Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Делль Виктор Викторович

Кончилась пластинка, и автостоп со щелчком отбросил звукосниматель в исходное положение.

— Теоретические рассуждения почти всегда расходятся с практикой. Мысленно легко решать любые проблемы. — В наступившей тишине голос Валеры звучал резко и неприязненно. — Но вот скажи, например, как можно имитировать простреленный череп?

Сергеев усмехнулся и встал.

— Это как раз легче всего. Пойдем, покажу.

Он направился в ванную, по пути выдернув из плечевой кобуры тяжелый, тускло блестящий «макаров».

— Стреляться, что ли? — Попов нехотя оторвался от дивана и пошел следом, уставясь в треугольную спину, туго обтянутую белой рубахой. Лопатки слегка шевелились, Валера услышал характерный звук извлекаемой обоймы, мягкое скольжение металла по металлу и через секунду — резкий лязг спущенного с задержки затвора с почти одновременным щелчком предохранителя.

— Включи музыку. — Сергеев открыл дверь ванной и мощной струей пустил воду. — На полную ручку, до отказа!

Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть шум бьющей струи. Попов вывел регулятор громкости до предела, от рева динамиков задрожали стекла. Сергеев поднял руку с пистолетом, вспышка, рывок отдачи и удар, происхождение которого на подобном звуковом фоне установить было совершенно невозможно.

Попов убрал звук и подошел к ванной.

— Посмотри сам, что скажешь?

На белом кафеле бурело густое, с трехкопеечную монету пятно в ореоле пятен, брызг и потеков.

— Да-а-а… — только и выговорил Валера, потрогав зачем-то пятно пальцем, и тут же брезгливо сунул руку под кран.

— Да нет, это краска, — успокоил Сергеев, вставляя обойму на место и возвращая пистолет в кобуру. — Точнее, специальный состав. Применяется для киносъемок — эффект полный. Еще вопросы есть?

Валера молча плюхнулся обратно на диван, молча открыл бутылку, молча выпил три рюмки подряд.

— Девушкам оставь, — укоризненно произнес Сергеев. — Сейчас водки принесу, раз ты так расходился.

— Не надо, — тихо ответил Попов. — И что дальше?

— Врач трогает пульс, или делает вид, что трогает, или он будет знать, что ничего делать не надо, — это я решу позже… Мы с тобой быстро заворачиваем его в брезент, выносим в машину, подписываем акт, все разъезжаются, отпускаем сержантов, едем ко мне, по дороге ты снимаешь брезент, я впускаю его в квартиру, едем закапываем яму, и все! Неделю-две он живет у меня, а потом — куда захочет!

Жестом фокусника Сергеев шлепнул на полированный столик между початой бутылкой коньяка «Тиходонск» и фарфоровым чайником местного производства привычный предмет — паспорт гражданина СССР, не новый, немножко засаленный и помятый.

Медленно-медленно, как во сне, Попов потянул его к себе, раскрыл, уже зная, что увидит, и бросил обратно на стол. Этот документ принадлежал человеку, которому было отказано в праве на жизнь, которого юридически не существовало, и паспорт не мог находиться здесь, в обыденном и привычном мире, но он вопреки должному лежал рядом с коньячной рюмкой, заехав углом под блюдце, и его владелец, заснятый в сорок пять лет хмурым, решительного вида мужиком с внимательным цепким взглядом, еще жил и дышал в особом корпусе Степнянской тюрьмы, а если несгибаемой воле и точному расчету майора Сергеева удастся изменить неумолимую линию судьбы, то произойдет невиданное: списанный навечно в архив документ и приговоренный к смерти хозяин встретятся как ни в чем не бывало здесь же, в аккуратной уютной комнатке, и начнут вторую жизнь…

Только сейчас Попов с удивительной четкостью осознал, что замысел Сергеева не просто авантюра, а авантюра, которая, скорее всего, удастся, бешеный напор ведущего бойца группы захвата сметет с дороги все барьеры, препятствия, преодолеет ловушки и контрольные рубежи. При одном непременном условии. Если он — Валерий Федорович Попов, законопослушный гражданин, капитан милиции с беспорочным послужным списком, согласится нарушить… Собственно, что нарушить? Он не давал присяги исполнять смертные приговоры, да и закон, запрещающий отнимать человеческую жизнь, не возбраняет ее оставлять… Да ладно, ерунда! Какая разница, что он нарушит! Надо дать согласие на невероятное, вопиющее нарушение должностных обязанностей, которое к тому же рано или поздно раскроется, ибо тайна, которую знают хотя бы три человека, — уже не тайна, а тут и Ромов, и Буренко; а сколько случайностей подстерегает человека, живущего не на Марсе, не на необитаемом острове, даже не в Австралии, а в той же самой стране, в которой он числится расстрелянным по приговору суда, да еще при отсутствии чемодана денег, конспиративных связей, сети явочных квартир, сообщников…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну что ты молчишь? — Голос Сергеева вывел Валеру из оцепенения. — Что скажешь?

— Ради чего все это? В конце концов, наше дело исполнять чужие решения… Можно отказаться…

Самому Попову то, что он говорил, казалось маловразумительным и невнятным…

— Неужели ты не понимаешь, что этим его не спасешь? — громко произнес он и посмотрел товарищу в глаза. — Продлишь агонию — и все… Разве сможет нормальный, обычный человек провести всю жизнь на нелегальном положении?

Сергеев на миг отвел взгляд, но только на миг.

— Завтра, послезавтра, через год приговор могут пересмотреть — это раз. Лунин — не обычный человек, у него милицейский опыт, он знает все крючки, на которые мог бы попасться, — это два. У него есть родственники в селе на Алтае, они ничего не знают, примут его, легализуют, ведь его никто не будет искать — это три. Но я понимаю — все это лотерея: пятьдесят на пятьдесят…

Сергеев тяжело вздохнул.

— Я обязан ему жизнью. И не хочу выполнять роль забойщика или даже наблюдателя. Послушай, что я тебе расскажу…

Через два часа Валера Попов продуманно и взвешенно дал окончательное согласие на невероятный, но теперь представляющийся вполне реальным план освобождения приговоренного Лунина. Еще два часа товарищи обсуждали детали этого плана. Казалось, они учли все мелочи, шероховатости и случайности. Но одного фактора они вообще не принимали в расчет. В центральной городской больнице выздоравливал и готовился к выписке после долгой и тяжелой болезни пациент Лебедев — вохровец с завода «Прибор».

Он с детства ненавидел свое имя. Единственный Гоша на улице, в детском саду, потом в школе — он постоянно оказывался мишенью насмешек и острот, в которых его имя глумливо рифмовалось, коверкалось и трансформировалось в разные неприличные слова.

Когда заплаканный Гоша прибегал домой с очередной жалобой на безжалостных сверстников и в который раз высказываемым требованием изменить имя, мать говорила: «Это они завидуют. Имя редкое, красивое, такого ни у кого нет. Не обращай на дураков внимания». И он успокаивался, потому что свято верил тому, что говорят взрослые, особенно родители, воспитатели, учителя. Но и здесь подстерегали разочарования.

В первом классе Лидия Михайловна отлучилась с урока, дав наказ: «Сидите тихо, а про тех, кто будет шуметь, расскажите мне, я их накажу». Добросовестный Гоша Лебедев старательно записал, кто болтал, кидался бумажными шариками и запускал голубей, а когда урок возобновился, поднял руку и, честно глядя в глаза учительнице, сообщил о нарушителях дисциплины. Лидия Михайловна отругала их, но как-то вяло, а его похвалила, но тоже без особой искренности. Зато на перемене «Гошке-сексоту» устроили форменную травлю, и он убежал из школы, а потом та же Лидия Михайловна сказала матери, что он должен уметь строить отношения в коллективе и что ябед нигде не любят. Совершенно дезориентированный Гоша выместил злобу на соседском коте, но стал умнее: когда завуч призывала честно встать и рассказать, кто вырвал листы из классного журнала, он сдержал себя, дождался перемены и высказался в кабинете, без свидетелей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Пару лет спустя Мишка Кульков натер мылом доску, сорвав несколько уроков, расследование проводил сам директор, который обратился к пионерской совести каждого, привел в пример Павлика Морозова, напоминал про честь, смелость и принципиальность, в груди у Гоши ворохнулось что-то теплое, и хотя он боялся мосластого, с несуразно большими кулаками Кулькова, но встал и, преодолевая страх, выложил все начистоту.