Шпандау: Тайный дневник - Альберт Шпеер

Если бы меня спросили, почему я отказался от этой сокровищницы форм, я бы вряд ли сумел подобрать вразумительный ответ. Люди не могут и не должны искать объяснения любви. Но с точки зрения истории, очевидно, что это была последняя попытка защитить стиль от индустриальной формы. В итоге все получилось преувеличенным и свидетельствовало о гигантомании — значит, попытка оказалась тщетной и была обречена на неудачу.

По тем же причинам мы испытывали большую любовь к скульптуре. Я мечтал вернуть скульптуру, запертую в музейных залах и домах коллекционеров, на ее законное место — на площади и бульвары городов. Меня порой удивляет, что сегодня в этих бегунах, лучниках и факельщиках видят только символ воинственности. В то время нам казалось, что мы возвращаем фигуру человека в города, человеческому облику которых угрожал стремительный натиск технического прогресса. Вот откуда фонтан со скульптурами на моей большой Круглой площади; вот откуда бульвар со статуями в моем проекте реконструкции Грюнвальда.

Даже там я отдавал предпочтение классическим формам. Что касается выставки картин, которую советник Гитлера Генрих Гофман ежегодно устраивал в Доме немецкого искусства, я относился к этому типу живописи с удивленным снисхождением. Мне бы никогда не пришло в голову купить Циглера, чтобы повесить у себя дома; жанровые приемы этого академического живописца не отвечали моим вкусам и даже вызывали ощущение неловкости. С другой стороны, я интересовался последними работами скульпторов, многие из которых были моими друзьями. Помню, когда мы с Гитлером приходили на выставки в Доме немецкого искусства, я часто останавливался перед новыми работами Брекера, Климша или Торака. Мне даже удалось, без особых усилий, реабилитировать Георга Кольбе и Рихарда Шайбе, которые попали в немилость после захвата власти: Шайбе — потому что был широко известен своими либеральными взглядами и вдобавок создал памятник Фридриху Эберту, который установили у церкви Святого Павла во Франкфурте; Кольбе — потому что спроектировал памятник Генриху Гейне в Дюссельдорфе и мемориал Вальтера Ратенау; после 1933-го СА уничтожили оба памятника.

Когда я сейчас читаю в газетах посвященные искусству разделы, я вижу, что вся эта школа сошла на нет. Но ошибаюсь ли я, когда мне кажется, что эти работы были обречены не из-за своих характерных недостатков или несовременности? Преступления режима записывали и на счет художников, которым он покровительствовал. Приговор, вынесенный моим зданиям, скульптурам Брекера и Климта или полотнам Пейнера, также осуждает и Гитлера.

Это неправильный и несправедливый взгляд на искусство, но мотив мне понятен.

3 апреля 1961 года. По другую сторону северной стены, всего в двадцати метрах от нас уже несколько месяцев строится новое здание. Поэтому нас выпускают в сад только по субботам и воскресеньям или в будние дни после окончания работы. Администрация тюрьмы опасается, что рабочие нас увидят, а потом передадут информацию в газеты. Сегодня я вышел в сад после наступления темноты. Я видел Венеру!

4 апреля 1961 года. Предосторожности оказались напрасными — «Дейли Экспресс» напечатала отличные фотографии, снятые со строительных лесов. Директора строго запретили охранникам показывать нам снимки — в итоге число наших информаторов сократилось с одиннадцати до шести.

В светлые часы суток пытаюсь привести в порядок свой участок. Сегодня американский директор с недовольством отметил, что я провел в саду больше часа. «Сегодня воскресный график». Несмотря на прекрасную погоду, пришлось вернуться в камеру. Вот это действительность, а не заступничество министров и их заместителей.

30 мая 1961 года. Часто сижу рядом с розой, которая за годы разрослась на несколько квадратных метров. Розовые кусты образуют что-то вроде беседки, в которой сегодня сидел на стуле новый русский охранник Шарков. Не обращая на нас никакого внимания, он увлеченно читал «Мертвые души» Гоголя.

— Идиллия, — заметил я.

— Ага, русская идиллия. Да, идиллия, — с мечтательным видом по-русски ответил он.

8 июня 1961 года. Новости от Хильды: Аденауэр написал моей жене, что «опять принимаются все меры» для моего досрочного освобождения. Мартин Нимёллер[20] сообщил семье, что намерен подать прошение о моем освобождении президенту и премьеру Советского Союза.

10 июня 1961 года. Несколько дней назад жена прислала мне новое нижнее белье. Русский директор строго сказал:

— Все не так просто. Этот вопрос будет рассматриваться на заседании директоров.

Сегодня французский директор Жуар наконец сообщил мне о принятом решении:

— Ваши старые порванные кальсоны и новый комплект нижнего белья лежали на столе для заседаний в качестве вещественного доказательства. Директора решили, что вы можете получить новое белье.

Я по-военному отдал ему честь.

14 июня 1961 года. Совершенно выбился из сил. Пересмотрел все контрабандные письма домой и не нашел то, что написал Гансу, жениху Маргарет. Я просмотрел их второй, потом третий раз — его не было. В испуге я обыскал все карманы, развернул носовой платок, но ничего не нашел. В голове промелькнула мысль, что я мог потерять письмо в саду. В воображении сразу возникла картина — его находят и показывают директорам. Я посмотрел под матрацем, потому что иногда прячу там тайные послания, потом перетряхнул одеяла. Ничего. Может, между страницами книги по искусству? В отчаянии я пролистал книгу; ничего не выпало. Моя тревога росла. Я снова просмотрел записи, обыскал все вокруг. Может, лист бумаги упал под кровать. Или завалился за батарею. Опять ничего. Я сбросил матрац с кровати, прощупал все нижнее белье в стенном шкафчике, снова пролистал книгу, в состоянии, близком к панике, в третий раз перетряхнул одеяла и, наконец, с бьющимся сердцем сел на груду белья и одежды. Я был в отчаянии, на глаза навернулись слезы. Я рухнул на кровать — и увидел письмо под стулом.

Каждые пять-шесть месяцев меня охватывает такая беспричинная паника. После таких приступов я понимаю, как люди сходят с ума.

Значит, завтра надо начинать очередной трехнедельный курс лечения сном. Этот случай говорит о том, что я на грани срыва.

1 июля 1961 года. После отпуска чувствую себя лучше. Перечитал «Жизнь Микеланджело» Ромена Роллана. Эта книга произвела на меня огромное впечатление, когда мне было восемнадцать. Еще работу по немецкому искусству девятнадцатого века с прекрасными репродукциями. Снова встретился со своими любимыми художниками — Йозефом Антоном Кохом, Филиппом Отто Рунге, Маре, Фейербахом и Кобеллом.