Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

Яркое солнце ударило в глаза. Лес сверкал каплями вчерашнего дождя. Звонкая дробь соловьиных трелей сотрясала окрестности. Со всех сторон ей откликались другие соловьи. Свежий густой воздух, казалось, сам втекал в легкие. Я повернул голову: рядом посапывал мой друг. Мы живы… Слава Богу! От прошедшей ночи, напоминавшей какой-то страшный кошмар, не осталось и следа, кроме боли в горле и слабости в руках и ногах.

Я разжег костер, поставил котелок с водой и заварил чай. На шум проснулся отец Пимен:

— Господи, что это было с нами ночью?

— Умирали, отец! — бодрым голосом отозвался я. — Теперь будем жить снова…

После чая мы прочитали правило и налегке отправились осматривать местность. Подойдя к знакомому гнилому буку, отшатнулись: под действием ярких солнечных лучей вчерашние бледно-серые грибы превратились в черную, дурно пахнущую слизь.

— Вот так грибы! — в раздумье проговорил мой друг. — Оказывается, не все, что растет на деревьях, съедобно! Ужасный опыт ценой собственной жизни…

Осмотр окрестностей привел нас к ручью. Он, мелодично позванивая на камнях, уходил круто вверх, в заросли рододендрона.

— Отец Пимен, послушай. Этот ручей подсказывает нам вот что: если по нему подниматься вверх, то следов от наших ног не останется! — озарило меня. — А так как у этого ручья есть и начало, возможно, нам удастся выйти к его истокам. А там, может быть, найдем и место для наших келий!

— Согласен! — кивнул архимандрит. — Завтра, Бог даст, попробуем по нему подняться… Остаток дня мы отдыхали, читали книги и молились.

На рассвете, укладывая рюкзак, мой друг посмотрел в церковный календарь:

— Симон, кстати, сегодня большой праздник — Святая Троица! Здорово, что именно в этот день мы находимся среди такой первозданной красоты и благолепия!

Я тоже вздохнул:

— Помоги нам, Господи, найти наше место для келий и церкви… Ее мы обязательно назовем Троицкой!

Мы с воодушевлением пропели праздничные тропарь и кондак и медленно двинулись вверх по ручью, внимательно смотря по сторонам. Чем выше мы поднимались, тем круче и грандиознее на противоположной стороне ущелья взымался пик, весь исчерченный белыми штрихами лавин. Такого красивого места нам еще не доводилось видеть на Кавказе.

Протиснувшись сквозь густые заросли вечнозеленой лавровишни с белыми цветами, осыпавшими нас прохладными каплями росы, мы обнаружили, что склон становится положе и ручей забирает вправо. Миновав огромные замшелые скалы, он привел нас к большой светлой поляне, заросшей молодым папоротником. По ней, свободно разливаясь вширь, тек наш ручей. На поляне, широко раскинув могучие ветви, стояли белоколонные высоченные буки, около шестидесяти метров высотой. Их ветви, каждая размером с хорошее дерево, начинались лишь на высоте десяти-пятнадцати метров.

Солнце снопами золотых лучей высвечивало поляну, сияющую яркими солнечными пятнами. Она вся казалась одним огромным храмом с белой колоннадой деревьев, а куполом был бездонный голубой небосвод. Левее по склону, журча, пробивался родник. Окаймляли это дивное место такие же высокие пихты, похожие на зеленые башни.

— Слава Тебе, Боже! — в радости воскликнул я. — Это поистине наше место, а храм наш будет в честь Пресвятой Троицы!

— Да, просто великолепно! — согласился архимандрит, любуясь открывшимся видом.

Мы сбросили рюкзаки и начали осматривать найденное сокровище — уединенную горную поляну с ее притягательной таинственной красотой. Над вершинами темно-зеленых пихт сверкал свежевыпавшим снегом остроконечный пик Чедыма. Он, словно небесная крепость, возвышался над всем Бзыбским отрогом, уходящим далеко влево, до Кавказского хребта. Рядом с основанием пика искрился белоснежный водопад, позволяя ветру свободно играть его дымящимся шлейфом. Каждые пять минут глаза возвращались к возвышенной неземной красоте горного пейзажа — хотелось и молиться, и любоваться им без конца.

Пока отец Пимен, задумавшись, созерцал величественный вид, я занялся поисками подходящих мест для наших келий. Под высокой, слегка наклоненной пихтой мне приглянулось большое скальное возвышение:

— Благослови, отец, хочешь — здесь будет твоя келья?

Архимандрит посмотрел и одобрил, но, глядя вверх, выразил сомнение:

— А пихта не упадет? Мне кажется, это опасно…

Он отошел подальше и, осмотревшись, сказал:

— Вот здесь я поставлю свою келью!

— Тоже хорошо, — обрадовался я. — Тут и вид получше! А мне благослови строиться под пихтой.

Но мой друг продолжал задумчиво ходить, осматривая деревья.

— А вот этот засохший бук нужно спилить, он может упасть! — заметил он, стоя возле гигантского сухого бука.

— Как скажешь, отец! — с готовностью согласился я, доставая двуручную пилу из рюкзака.

Нашей пилы едва хватило на то, чтобы немного двигать ею, так как, дойдя до половины дерева, толщиною в два обхвата, его и мои пальцы почти упирались в ствол. Полдня ушло на то, чтобы пропилить примерно две трети бука, потому что его древесина по твердости походила на камень. Этот бук был огромен и высок, метров сорок высотой. При взгляде вверх было заметно, как легкий ветерок раскачивает его макушку. Мы продолжали пилить, и тут услышали громкий треск — начал трещать ствол.

— Отец, внимательно смотри, куда эта махина будет падать, чтобы она нас не убила! — предупредил я.

Отец Пимен, окинув взглядом огромный бук, прикинул, куда ему отступать. Неожиданно, словно выстрел, раздался ужасающий треск и громадное дерево скололось не по распилу, а на высоте метра три от земли. Вся огромная древесная туша, скалываясь, устремилась на моего бедного друга. Он начал медленно пятиться, не слыша мой крик:

— В сторону!

Пятясь и отступая от надвигающегося на него огромного комля дерева, отец Пимен споткнулся и упал. Это спасло его. Ствол пронесся над ним и с грохотом завалился вбок, поломав множество мелких деревьев. Пила осталась в незаконченном распиле и, тихонько звеня, покачивалась на ветру.

— Ты жив? Не убило тебя? — бросился я к товарищу, помогая ему подняться.

— Кажется, жив… — оглядывая себя, бормотал мой друг. Огромный ствол лежал неподалеку, молчаливо свидетельствуя о пронесшейся рядом смертельной угрозе.

— Знаешь, наверно, правильнее всего сделать так, — принял решение архимандрит. — Ты строй здесь келью и церковь, а я займусь постройкой скита. Так будет лучше!

Такого поворота событий я не ожидал, и мне стало очень жаль этой перемены настроения в душе моего друга, но делать было нечего — пришлось согласиться. Минувшую смертельную опасность он принял для себя как предостережение.

— A y батюшки я спрошу благословения на наше решение. Мне кажется, что теперь уже можно ехать за нашими помощниками… — закончил отец Пимен.

Идя обратно в Решевей, мы уже реже сбивались с верного направления. Появилось чувство тропы, идти было легко, так как инструменты и продукты мы оставили под большим камнем на поляне. Должно быть, я шел очень быстро, потому что мой товарищ постоянно отставал и бурчал на меня:

— Ну, опять циркуль зашагал… — имея в виду мои длинные и худые ноги.

Прости меня, мой товарищ, что я не научился тогда придерживаться строгих правил в горах — не терять из виду идущего сзади спутника.

Архимандрит улетел в Москву, забрав письма к батюшке и моему отцу, а я остался в палатке, занимаясь уборкой мусора в доме, ремонтом окон и расчисткой тропинок в буйных зарослях летних трав. Ручей, который прежде тек через дом, мне удалось повернуть в старое русло, расчистив его от каменных завалов. За этими трудами меня и застали местные жители, прося отслужить на Псху заупокойную панихиду. В селе старший егерь решил представить меня председателю сельсовета, грузину, который в это время находился в гостях у него дома. Им оказался коренастый грузный мужчина, уже явно навеселе. На столе стояли закуски и бутылки с деревенским вином.

Без лишних слов председатель налил по стакану мне и себе и произнес:

— У нас горы не курорт, если не пить, помереть можно, хех! — засмеялся он.

— Твое здоровье! Пей!

— Я не пью! — ответил я, решив стоять до конца.

— Я тоже не пью… — перевел в шутку мой отказ грузин. — А теперь пей со мной, ну!

— Я вообще не пью! — твердо держался я своего слова. Лицо председателя побагровело:

— Да ты что это себе позволяешь?

Но прежде чем он перешел к известному выражению «ты что, меня не уважаешь?», присутствующие вступились за меня. Видя, что собравшиеся в комнате настроены против него, председатель рассмеялся:

— Это я его проверял! Дай руку! — он протянул мне руку и пожал ее. — Уважаю!

На следующее утро почти все население Псху собралось на кладбище, где снова, как в прошлый раз, стояли столы, уставленные едой и бутылками с вином. На воздухе мой голос был плохо слышен, и во время ектений приходилось напрягаться. Мощный хор всего села с избытком компенсировал мое слабое пение. После панихиды все расселись за столы, и начались тосты, вначале строгие и печальные, а затем шутливые и порой даже совсем не к месту. Едва дождавшись окончания трапезы, я попросил у старшего лесничего и у всех собравшихся на панихиду разрешения обратиться к ним. Вспомнив, что писал святитель Иоанн Златоуст о заупокойных службах, я своими словами попытался объяснить пагубность сочетания поминовения усопших с пьянством. Неожиданно эти слова тронули сердца тех, кто слушал мою сбивчивую речь. Первыми меня поддержали женщины: