Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

Пожилой старшина производил хорошее впечатление. Поэтому я рассказал ему, как помог парню выйти на волю через дурдом, как научил его «косить» под ненормального и как это удачно прокатило.

— Знаешь, старшина, мне парня чисто по-человечески жалко стало. Думаю, пусть идет на свободу, — продолжал я свой рассказ. — Ну посадили бы его, а что потом? Может, потом он из тюрем никогда уже не вылезет. По своему горькому опыту знаю. Я как сел на «малолетку», так и «чалюсь» до сих пор, уже двадцать шесть лет откалдыбанил. А сколько еще мотать придется, одному Богу известно. Но душа-то осталась. А парень молодой совсем, нам с тобой, старшина, в сыновья годится. Неужели тебе самому его не жалко? Вот он ушел на свободу, а у меня радость на душе. Вдвойне радость притом, что краснопогонникам втер от души.

Старшина смотрел на меня как завороженный, только головой качал. Потом, показав наверх большим пальцем руки и то ли усмехнувшись, то ли икнув, сказал:

— Они там институты кончали, академии, а какой-то рецидивист всех вокруг пальца обвел. У них в голове только сажать, надо и не надо. Я всю жизнь в милиции проработал, но такого человека, как ты, не встречал. Ты, Дим Димыч, пожалуй, единственный экземпляр такой, кого я до конца своей жизни не забуду. Скоро на пенсию уйду, а тебя вспоминать буду и другим рассказывать.

Через двое суток старшина снова заступил на дежурство. Открыл кормушку на двери камеры, спросил:

— Дим Димыч, ты здесь?

— Да, начальник, здесь. Где же мне еще быть?

А старшина закричал, вертя пальцем у виска:

— Институты покончали, академии, а в голове ничего нет. Вот, Дим Димыч, возьми. Жена моя тебе сала и чеснока послала.

Я понял, что старшина дома рассказал про случай с парнем. Вот баба и решила меня «подогреть» за благородный поступок. А старшина теперь, как приходит на смену, каждый раз вертит пальцем у виска и повторяет:

— Институты кончали, академии…

В соседней камере сидел по девяносто третьей статье прим. (хищение в особо крупных размерах) молодой парень с Кавказа Магомед. Он уже осужденный, дали пятнадцать лет усиленного режима, ждет этапа. Он как-то крикнул мне:

— Димыч, как дела у тебя?

— Ништяк, Магомед, пойдет. Одно плохо — сала нет, сердце слабо работает.

— Я мусульманин, нам сало нельзя кушать. Но у меня есть курдючное сало. Тебе подогнать?

— Подгони.

Я попросил старшину. Тот пошел, взял у Магомеда приличный кусочек сала, эдак с килограмм, и принес мне.

— Димыч, завтра ко мне родственники придут, я скажу им, чтобы настоящего сала принесли, — сказал потом Магомед.

— Не надо, Магомед, а то они обидятся на тебя.

— Не обидятся. Я скажу им: если хотите увидеть меня через пятнадцать лет, то несите сало.

— Ты, Магомед, молодец, с самого начала правильно понял тюремную жизнь. У нас оно как? Сегодня ты меня «подогрел», завтра я тебя. Так и выживаем.

На другой день мы с ним ушли этапом в Элисту в тюрьму. Кинули меня в тридцать пятую камеру. У Магомеда это была первая судимость, его кинули в камеру, где сидят по первой «ходке». Где-то через полмесяца он крикнул мне:

— Димыч, я пошел в Салын на зону!

— Давай, Магомед! — ответил я.

В моей камере сидело человек двадцать, были русские, калмыки, ребята с Кавказа. Я спал наверху через кровать от окна. Рядом спал кумык Аташка, напротив — Халил и Шарип, они кенты были. Рядом с ними — Вася Гребенюк, высокий широкоплечий парень, в армии в спортроте служил. Далее — два Жеки, один — татарин, другой — калмык. В целом все они были ребята неплохие. Но преступники, они и есть преступники, они и в камере не могут ужиться.

Из другой камеры подельник Халила прислал маляву (записку). Ее получил Аташка, а в ней написано, что их всех заложил Халил и как теперь с ним надо поступить. И еще там были такие слова: «Если вы с ним не поступите как положено, то вы все такие же, как он». И началось в камере «качалово» (скандал). Я не вмешивался, ждал, чем все закончится. Я им даже не говорил, что я с особого режима. Я просто лежал и слушал их базар. Аташка громко прочитал маляву, чтобы все слышали. Халил сидел на верхних нарах и доказывал, что его в ауле взяли не первого, это раз. Во-вторых, он — шофер, ему заплатили, он повез. А что везет, ему до лампочки. И при чем тут заложил? Аташка попер буром:

— Как это при чем? Тут-то ясно написано.

Халил сидел весь красный, доказывал. Шарип тоже молчал, он понимал, что против своры не попрешь. Тут я не выдержал, поднялся с нар, сказал:

— Харе, Аташка, «кочумай» (замолчи). Ты кто здесь такой, чтобы решать судьбу человека? Завтра они поедут на следствие, кто-то из них заплатит бабки, вообще откупится и будет на свободе. А кто не виновен, будет сидеть. Тогда ты мне скажи, как с тобой поступать? А, падла, молчишь? И еще одно учти: когда они пойдут на этап, то будут кушать из одного хурджума и решать свои дела, а с Халилом уже никто не сядет кушать. В общем, так, — сказал я и подозвал Жеку Татарина, — бери, Татарин, ручку, бумагу и пиши, я буду диктовать.

И я продиктовал ответ:

— «Курбан, получили твою маляву и поняли, что ты обвиняешь Халила. А не получится так, что завтра в процессе следствия ты окажешься крайним? А судьбу Халила назад уже не прокрутишь. И почему, Курбан, ты человека разбираться пускаешь на другие руки? Вы подельники, вы сами и разбирайтесь. И теперь, откуда ты знаешь, что за люди сидят в нашей камере. Только за одни твои слова „вы все такие же“, я тебя первый отдрючу. Вот с тобой еще надо разобраться за твои слова». Теперь, Жека, подпиши под ответом — Дим Димыч.

Я постучал в кормушку, подошел надзиратель, и я попросил его передать эту записку в камеру напротив. А когда у них открылась кормушка, я крикнул:

— Курбан, прочитай и сразу напиши ответ. Мы ждем.

Буквально через час мы получили маляву с извинениями.

Курбан писал, что он погорячился и что впредь таких поступков больше не совершит. Маляву я дал Татарину, сказал:

— Читай, чтобы все слышали.

И когда Татарин прочитал письмо, Аташка низко опустил голову. Я подошел к нему и сказал:

— Сейчас будет проверка, и во избежание недоразумений, если не хочешь на удавку попасть, сворачивай матрац и сваливай из камеры.

На проверке Аташка так и сделал. В «хате» обстановка разрядилась. Все опять стали улыбаться, шутить.

Пробыл я месяц в тюрьме, получил обвинительное заключение и поехал на суд. Приехали мы вместе с Халилом, его тоже должен был троицкий суд судить. Встретился он с подельниками, они переговорили между собой, чтобы не было разногласий на суде. В подвале ментовки мы попали с Халилом в одну камеру, с нами еще сидел Хабиб — подельник Халила.

Вечером мы позвали Юру-мента. Дали ему деньги, чтобы принес нам водки. Он принес, мы хорошо выпили и даже забыли, что в тюрьме сидим. В камере напротив нашей сидела женщина-воровка, шла по 144-й статье. Халил стал с ней разговаривать, Юра для удобства их беседы открыл обе кормушки. Теперь они видели друг друга. Халил сказал:

— Как бы к тебе в камеру попасть? Вот если попаду, дашь в награду за это?

Женщина засмеялась и сказала:

— Ты сюда в жизни не попадешь. Менты на ночь на двери сигнализацию включают. Двери не откроешь, а в кормушку ты не пролезешь.

Мы посмотрели на кормушку, она была чуть больше, чем в тюрьме.

— Но ты согласна или нет? А то я приду к тебе, а ты хипиш поднимешь, — спросил Халил.

— Согласна, — ответила женщина.

Халил позвал Юру. Юра был молодой парень, но для мента слишком добрый, ему все было до лампочки. Халил сказал ему:

— Нас в камере трое. Но Дим Димыч не пролезет, живот его не пустит. Хабиб тоже по габаритам не пройдет. Давай я попробую залезть к ней через кормушку?

— А она согласна? — спросил Юра. Ему, наверно, от скуки самому было интересно посмотреть на такой спектакль. — Короче, я сейчас сам узнаю у нее. Ты согласна с ним пошвориться?

Женщина, смеясь, ответила:

— Согласна. Пусть лезет.

Видимо, она думала, все это шутки. А Халил полез. Сначала голову просунул, потом руку с плечом. В общем, кое-как в коридор он вылез. И полез к женщине. Там ему стало еще труднее. Тут-то мы ему помогали, а там он сам корячился и застрял в кормушке. Баба, видя такое дело, схватила Халила за руки и втащила в камеру. Поначалу было тихо, только сопение, потом стоны пошли из камеры. Мы-то сами голодные, представляем, что там на нарах происходит. Потом Халил говорит нам:

— Ну что, ребята, хотите, она вам сеанс покажет, чтобы не так скучно было?

Мы смотрели в кормушку. Баба подошла к ней совсем голая. Халил взял ее себе на руки, раздвинул ноги и весь ее «телевизор», причем оба канала сразу, во всем великолепии предстал перед нашими взорами. Мы с Хабибом так и попадали почти без сознания.

С час, наверно, Халил пробыл в камере у шалавы. Подошел Юра, сказал: