Не померкнет никогда - Николай Крылов

Мы жертвовали узкой полоской, где не было ничего, кроме лесистых холмов и оврагов. На громадных пространствах главных фронтов такое выравнивание линии обороны даже не считалось бы отходом. Однако на нашем пятачке шла в счет каждая пядь земли. Крайний левый — приморский — участок обороны приобретал теперь невыгодную конфигурацию вытянутого выступа ("Опять кишка", — сказал бы наш прежний командарм Георгий Павлович Софронов), и мириться с этим можно было лишь недолго. Либо мы, получив подкрепления, вернем прежние позиции в центральной части четвертого сектора, либо… Но о том, что, может быть, придется отдать и этот выступ, не хотелось пока думать.

Там, все еще за рекой Кача, в 15 километрах от центра города (нигде больше таких расстояний до фронта уже не существовало), оборонялся полк майора Белюги, которому в этот день в журнале боевых действий армии была отведена всего одна, но красноречивая строка: "90 сп удерживает прежний рубеж, дважды отбив атаки противника".

Тимофей Денисович Белюга, обычно руководивший боем с переднего края, был опять ранен — в третий или четвертый раз за время командования полком. Но ранен, как и раньше, нетяжело и остался в строю. Общие потери полка были относительно невелики.

Словом, этот полк являлся в тот момент едва ли не самым благополучным, если, конечно, не брать первый сектор. Отвод соседей на новый рубеж несколько ухудшал позиции Белюги. Зато обеспечивалось восстановление нарушенных стыков, устранялась непосредственная опасность прорывов фронта.

Кроме северного направления гитлеровцы продвинулись 19 декабря также на юго-востоке. К исходу дня в их руках находились Нижний Чоргунь и высота с Итальянским кладбищем, за исключением западного, обращенного в нашу сторону склона, где продолжался бой.

Еще до передачи вечерней сводки из штаба второго сектора сообщили: разрывом немецкого снаряда у КП 7-й морской бригады убит ее начштаба майор А. К. Кернер, а комбриг Е. И. Жидилов тяжело ранен. В командование бригадой вступил комиссар Н. Е. Ехлаков.

Час спустя стало известно, что Жидилову сделана операция и жизнь его вне опасности. Медики обещали вернуть полковника в строй через три-четыре недели.

— Значит, и не нужно никого туда назначать, — сказал командарм. — Ехлаков справится. А начальника штаба пусть выдвигают из своих.

Потребуйся сейчас новый комбриг, подобрать достойного было бы нелегко… С трудом найдя замену командирам, павшим на севере Крыма, мы вновь понесли ощутимые потери в комсоставе уже в первые дни декабрьского штурма. Убиты были командир кавполка Н. А. Обыденный, начальник оперативной части 8-й бригады Т. Н. Текучев, замечательные командиры артиллерийских дивизионов Н. С. Ар-тюх и Г. И. Наумов — герои одесских боев (оба погибли, управляя огнем по наступающим танкам, не досказав последней боевой команды). А скольких комбатов, командиров рот, взводов недосчитывалась армия!..

Вслед за известием о гибели Кернера и ранении Жидилова пришла еще одна тревожная новость: оперативному дежурному сообщили — что-то случилось с начальником штаба артиллерии Васильевым.

Вызванный врач успокоил:

— Просто потеря сознания от перенапряжения нервной системы. Ему надо обеспечить несколько часов сна.

Оказалось, майор Васильев не отдыхал ни часу с тех пор, как начался штурм. Почти трое суток! Военком штарма Глотов взялся выяснять, нет ли на КП таких еще. Действительно, нельзя было допускать, чтобы нужнейшие люди вот так сваливались с ног — вражеский штурм продолжался.

Основной итог трех дней напряженных боев заключался, конечно, в том, что врагу, как ни велики были введенные им в действие ударные силы, прорвать фронт обороны не удалось. Однако наши войска, встретившие противника на первом, передовом, рубеже, уже на очень многих участках были вынуждены отойти ко второму, главному. Севастопольский плацдарм сократился, передний край приблизился к бухтам и городу. Но самым тревожным было даже не это, а положение с резервами и снарядами.

Приехав от контр-адмирала Жукова, Иван Ефимович Петров, когда мы остались вдвоем, сказал с горечью, что Октябрьский, находившийся на Кавказе, кажется, не представляет всей серьезности сложившейся у нас обстановки.

Жуков показал Петрову телеграмму Октябрьского, где говорилось, что корабли отряда поддержки (старые крейсеры и эсминцы, которые в принципе должны были постоянно находиться в Севастополе) сейчас прислать сюда нельзя, так как это "грозило бы срывом самой ответственной задачи".

Задача, несомненно, имелась в виду та, из-за которой командующий Черноморским флотом и СОР отбыл на Большую землю. О том, что именно там готовится, мы официально информированы еще не были, хотя по разным признакам чувствовалось: предстоит операция, имеющая целью или одной из целей радикально помочь Севастополю.

Но как бы ни обстояло с этим, неотложно требовалась помощь обычная, прямая — подкреплениями, снарядами, огнем кораблей.

В ночь на 20 декабря контр-адмирал Жуков и член Военного совета флота дивизионный комиссар Кулаков послали телеграмму Верховному Главнокомандующему. В ней излагалось положение под Севастополем после трех дней наступления немцев, говорилось, что у нас нет снарядов наиболее нужных калибров, а остальной боезапас на исходе, израсходованы резервы, придется вводить в бой на фронте личный состав находящихся в базе кораблей, береговых и зенитных батарей, аэродромной службы.

Содержалась в телеграмме и такая фраза: "Если противник будет продолжать наступление в том же темпе, гарнизон Севастополя сможет продержаться не более трех суток".

Познакомиться с текстом этого документа мне довелось много времени спустя, после войны. Прочитав последнюю фразу, я подумал, что подписаться под нею, наверное, не смог бы. Не потому, что не разделял общей оценки положения, дававшейся в телеграмме. Оно, бесспорно, было тяжелым, грозным. Но вопрос, сколько еще суток мы сумеем продержаться, у меня просто не возникал.

Вопреки всем трудностям и потерям, вопреки тому, о чем говорила лежавшая передо мной рабочая карта, мысль, что Севастополь можно не удержать, тогда, после нашей победы под Москвой, как-то вообще не приходила в голову.

* * *

На крутом склоне у Исторического бульвара, увенчанного зданием Панорамы первой обороны, появилась надпись, выложенная трехметровыми буквами из плит инкерманского камня: "Севастополь был, есть и будет советским!"

Кажется, идею выложить лозунг, который читался бы "из города, с фронта и с неба", подал секретарь Крымского обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков (после захвата гитлеровцами Симферополя и остального Крыма обком со штатом, сокращенным до нескольких человек, находился в Севастополе, здесь же стала выходить Крымская областная газета). И громадные светлые буквы действительно различались и с Корабельной стороны, и с Северной. А с неба лозунг выглядел, наверное, особенно броско. Фашистские летчики даже специально его бомбили. Но за ночь поврежденные буквы восстанавливались. Говорили, что за ними следят по поручению городского комитета обороны какие-то старики из артели мраморщиков.