Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Работая над кавказскими языками, Старостин неожиданно нашел единомышленника и соавтора, принадлежавшего и к другому поколению, и к другой научной школе. Это был выдающийся исследователь языков и истории древней Передней Азии И. М. Дьяконов (1915–1999), живший в Ленинграде. Дьяконов был знатоком древних языков этого региона, а Старостин имел значительный материал по современным языкам. Совместно им удалось доказать принадлежность к восточнокавказской группе древнего урартского языка в теперешней Армении (люди постарше помнят формулировку из школьного учебника истории: «Урарту – первое государство на территории нашей Родины»). Кстати, Н. Я. Марр когда-то советовал И. И. Мещанинову сопоставить этот язык именно с дагестанскими: при недостатке научного мышления интуиция у него иногда давала и верные догадки. Еще более древний хаттский язык в Малой Азии оказался родственным западнокавказским языкам. Этрусскую гипотезу я уже упоминал. Совместная книга об урартско-кавказском родстве, благодаря международной известности Дьяконова, вышла в Мюнхене на английском языке в 1986 г., для Старостина это была первая большая публикация за рубежом и вообще первая монография. А кавказскими реконструкциями Старостин занимался много лет, постоянно их дополняя и уточняя, уже в 1994 г. он издаст итоговую книгу – «Этимологический словарь кавказских языков».

Но языки Северного Кавказа (плюс лежащий по другую сторону Кавказского хребта абхазский) интересовали Сергея Анатольевича не только сами по себе. Еще в 70-е гг. он заинтересовался мало изученной семьей языков совсем другого региона СССР – енисейскими языками. Сохранился лишь один малочисленный язык этой семьи – кетский; в XIX–XX вв. успели записать некоторые сведения еще о нескольких языках, ныне исчезнувших. Окружающие народы Сибири говорят либо на алтайских, либо на уральских (то есть на ностратических) языках, а енисейские языки на них совсем не похожи. В 1982 г. Сергей Анатольевич опубликовал большую статью с реконструкцией фонологической системы енисейского праязыка. А в конце 1984 г. на конференции в Институте востоковедения он предложил смелую гипотезу о родстве между собой западно– и восточнокавказских, енисейских и китайско-тибетских языков и, может быть, бурушаски. Развитием гипотезы ученый занимался до конца жизни.

Если раньше Старостин доказывал уже существовавшие гипотезы о языковом родстве, превращая их в теории, то теперь он предложил совершенно новую идею, далеко выходившую за рамки общепринятого в компаративистике. Подобную смелость до него могли позволить себе лишь дилетанты вроде Н. Я. Марра, для которых не существует табу; по сути, именно поэтому сино-кавказскую гипотезу, как она стала называться, не приняли многие серьезные ученые. Помимо географической отдаленности сино-кавказских языков и большого их несходства, не в пользу гипотезы говорил и тот факт, что она не имеет никаких, даже косвенных исторических подтверждений, которые важны для индоевропеистов и которые где-то обнаруживаются даже для ностратики. Только языковые данные, только реконструкции. Безусловно, высказать такую гипотезу мог лишь человек, сам интенсивно занимавшийся всеми тремя сравниваемыми семьями, а такого, кроме Старостина, в мире больше не было.

Если ностратическая гипотеза вызывала споры и неприятие, но уже была, по крайней мере, признана находящейся в рамках допустимого (играло роль здесь и признание уже покойного В. М. Иллича-Свитыча классиком науки), то синокавказская гипотеза казалась слишком радикальной ученым старшего и среднего поколения. Особенно активно с ней много лет борется С. Е. Яхонтов, проявивший в спорах немало остроумия. Но молодежь активно ее приняла, в том числе и из-за харизмы ученого, ее выдвинувшего.

К тому времени общественная ситуация в стране стала меняться. Для Старостина это, прежде всего, означало возможность появления активных контактов с зарубежными коллегами. Впервые он выступал с докладом на английском языке (опубликованы тезисы) на фонетическом конгрессе в Таллинне в 1978 г., потом, как уже говорилось, вышла совместная с И. М. Дьяконовым книга. Но снятие внешних препятствий произошло осенью 1988 г., когда делегация советских ученых, развивавших идеи ностратики, отправилась на конференцию в Мичиганский университет в США. Старостин, по возрасту один из самых молодых, стал на ней неформальным лидером. «Десант» советских компаративистов вызвал на Западе несомненный интерес, подогревавшийся тогдашней модой на Россию: там ностратики не было (за исключением ученых, ранее эмигрировавших из СССР), а компаративистика была во многом другой. Нашим участникам конференции казалось, что теперь их идеи станут мировыми. Но позже выяснилось, что, кроме внешних препятствий, бывают и внутренние; об этом я скажу дальше.

В это время Старостин еще работал в Институте востоковедения. Там его положение стало гораздо прочнее, чем вначале, и из-за общественных перемен, и просто из-за того, что он стал старше и издал несколько больших книг. Успешно прошло его выступление на ученом совете, упомянутое в очерке о М. С. Капице, а в Отделе языков он возглавил специально созданную группу сравнительно-исторического языкознания. Единомышленников и последователей Старостин находил и среди сотрудников института, первоначально воспитанных в иных традициях. Из них надо особо отметить А. Ю. Милитарёва, ставшего ведущим специалистом по афразийским языкам. Милитарёв старше Старостина на десять лет, но безоговорочно признал Сергея Анатольевича своим учителем. И в Институте востоковедения Старостин после развода нашел вторую жену, с которой очень хорошо прожил до конца жизни. Наталья Юрьевна Чалисова – специалист по классической персидской литературе, автор немалого числа работ. В обоих браках было по сыну, каждый из которых по-разному вошел потом в коллектив, возглавлявшийся отцом (старший как лингвист, младший как разработчик компьютерной базы).

В Институте востоковедения во времена М. С. Капицы было относительно спокойно. Как раз в эти годы (1989–1992) я недолго был начальником Старостина, заведующим отделом, что он не преминул отметить в надписи на книге. Главной своей обязанностью по отношению к нему я считал не мешать и по возможности не вмешиваться в его обширную деятельность. Но я чувствовал, что ему тесно в институте, где лингвистическая компаративистика по объективным причинам не могла стать приоритетным направлением. Вместе с А. Ю. Милитарёвым они стали искать другое место работы. Сначала они чуть было не перешли в Институт этнографии, но что-то не сложилось, и еще два года они оставались на прежнем месте. А потом «прогрессивные» ученые стали переходить во вновь образованный почти с нуля Российский государственный гуманитарный университет (РГГУ). Туда в 1992 г. перешел и Старостин, незадолго до этого 17 января 1992 г., наконец, защитив в Институте востоковедения докторскую диссертацию на основе книги о родственных связях японского языка (в отличие от первой защиты вторая прошла без всяких происшествий). В РГГУ перешли из Института востоковедения А. Ю. Милитарёв, О. М. Мудрак и другие члены его коллектива, и еще ряд сотрудников Института востоковедения разных специальностей, включая его жену. Жалко было расставаться с Сергеем Анатольевичем, но я понимал, что независимо от политических и прочих преходящих обстоятельств ученому его калибра нужен самостоятельный научный центр.