Записки бывшего милиционера - Эдуард Скляров

И ещё один отрицательный момент я обнаружил в работе современных следователей. Нормы уголовно-процессуального кодекса, регламентирующие вопросы возбуждения или отказа в возбуждении уголовного дела, таковы, что не допускают произвольного подхода следствия к этому вопросу. Закон требует наличия, во-первых, повода, то есть информации в любом виде о совершённом преступлении, и, во-вторых, основания, то есть достаточных данных о совершённом преступлении. К примеру, взял человек чужую вещь, присвоил её без оплаты, хотя и обещал собственнику заплатить, да и денег, как оказалось, у него для оплаты-то не было. По закону уголовное дело должно быть возбуждено безусловно. Но в нынешнее время следователи требуют, чтобы в заявлении уже были доказательства, что человек ещё до того, как взять чужую вещь, имел умысел на её присвоение без оплаты. Если умысел не доказан, то следует отказ в возбуждении уголовного дела, так как нет, видите ли, состава преступления, и добиться чего-либо заявителю практически невозможно. В моё время такие действия следователя расценивались как сокрытие преступления, и за это он получал дисциплинарное, а порой и уголовное наказание.

Считаю, что давно назрела необходимость в реформировании расследования уголовных дел, которое должно заключаться не только в выделении следствия в самостоятельную структуру, а, прежде всего, в ликвидации разделения его на разные формы расследования: дознание и следствие. Когда-то, может быть, это и нужно было, но не сейчас. Орган расследования должен быть один — следствие. Ликвидация дознания (как формы расследования) прекратит отфутболивание материалов о преступлениях из одного ведомства в другое. Но за ним (так называемым дознанием) надо оставить функцию проверки сообщений о преступлениях, которая не должна сводиться к фактическому расследованию (без возбуждения уголовного дела), а только к формальному установлению наличия поводов и оснований для возбуждения уголовного дела. Об этом говорит уголовно-процессуальный закон, вопреки существующей установке руководителей следственных органов, исходящей из позиции «чем меньше уголовных дел, тем меньше работы». Что касается градации уголовных дел от простых до сложнейших многоэпизодных, то этому должна соответствовать и официальная категорийность следователей: от начинающих, не имеющих опыта, до суперспециалистов, мастеров своего дела.

И вот ещё что хочется отметить. Как адвокат я нередко бывал в милицейских следственных кабинетах, и даже в кабинетах Октябрьского ОВД, где сам когда-то начинал следователем, а потом работал начальником следственного отделения. И обнаружил, что ничего не изменилось, кроме появления компьютеров. Та же захламлённость, та же грязь, такая же древняя ломаная мебель. А ведь прошло почти четыре десятка лет! Не перестаю удивляться, почему государство, уделяя много внимания федеральным судам, оставляет следствие, как и милицию в целом, практически в нищете.

А в каких условиях иной раз приходится работать в судах! Можно, конечно, понять, когда властям наплевать, в каких условиях работают сами судьи, особенно мировые. Например, пару лет назад я представлял интересы своего клиента в Санкт-Петербурге. Мировой судья заседал в комнатушке, где одновременно находились рабочие места секретаря судебного заседания, помощника судьи и работников его канцелярии, а для принятия решения судья заходил в закуток, огороженный фанерными щитами в этой же комнате, размером чуть больше телефонной будки. Но я никогда я не пойму, почему судье или тому, кто должен обеспечивать его работу, не приходит в голову поставить хотя бы маленький столик для сторон дела (истца и ответчика), а то ведь им приходится все бумаги и папки держать в руках и на коленях. А когда материалов по делу несколько томов, и из них, например, надо выудить необходимый документ в нужный момент? Хоть один судья пробовал это сделать в таких условиях? В большей степени, конечно, подобные ситуации наблюдаются у судей, ведущих гражданские дела.

Более того, лично у меня не раз складывалось впечатление, что некоторые судьи преднамеренно создают невозможные условия для нормальной работы сторон в процессе. Много ли ума надо, чтобы догадаться поставить стол для бумаг и прибить на стену вешалку, дабы участники процесса могли верхнюю одежду не держать на коленях и не сидеть на ней, а элементарно повесить на какой-никакой крючбк. Гардеробов-то в судах до сих пор нет.

Как-то в одном издании прочитал заметку из старинной «Судебной газеты» за 8 февраля 1887 года такого содержания: «По одному делу пришлось мне быть в Конотопском съезде мировых судей. Явившись на съезд, я был весьма удивлён его обстановке — стол (накрытый красным сукном) есть только для судей, ещё два столика, как разъяснил служитель, — для прокурора и секретаря, а для сторон ни столиков нет, ни стульев. Оказалось, что съезд умышленно не ставит стульев, чтобы много не говорили, особенно адвокаты. А как же быть адвокатам, которые приносят с собой дела, книги разные? Да держат в руках, а так как держать дела тяжело, то они говорят мало, спешат окончить, чтобы избавиться от тяжести…» Оказывается, с тех пор практически ничегошеньки не изменилось.

Это я всё о том, как работают суды. А если посмотреть на законы, которыми должны руководствоваться судьи, в частности Гражданско-процессуальный кодекс РФ, то изменения в них за последний десяток лет привели только к одному — во много раз возросли преграды доступу людей к правосудию. Кажется, сделано всё, чтобы средний гражданин страны просто был не в состоянии без квалифицированной помощи юриста обратиться в суд, и это, естественно, значительно повлияло в сторону уменьшения обращений граждан к правосудию. Более того, граждане, по сути, лишены возможности на полновесный пересмотр обжалованного судебного акта. Надежда на то, что введённое в 2012 году апелляционное обжалование судебных решений по гражданским делам позволит в полном объеме повторно рассмотреть дело, исследовать все его обстоятельства — конечно, в части тех доводов, которые указаны в жалобе — не оправдалась. На деле всё свелось, как и раньше в кассационной инстанции, к формальному заслушиванию сторон и оглашению акта апелляционной инстанции, подготовленному, как правило, заранее. Редко, когда на подобное действо тратится более 10–15 минут.

Большинство гражданско-процессуальных новелл — это настоящие «жемчужины» судебно-бюрократической казуистики. Что ни статья ГПК РФ, то повод для «восхищения» «мудростью» её авторов, которые, несомненно, состоят в штате Верховного Суда РФ. Вот, например, ст. 387 ГПК РФ (в редакции, действовавшей до 1 января 2012 года). Она гласит: «Основаниями для отмены или изменения судебных постановлений (имеются в виду, прежде всего, обжалуемые решения нижестоящих судов) в порядке надзора являются существенные нарушения норм материального или процессуального права, повлиявшие на исход дела, без устранения которых невозможно восстановление и защита нарушенных прав, свобод и законных интересов, а также защита охраняемых законом публичных интересов». Хорошая статья, не правда ли? Но это только на первый взгляд. Если же посмотреть по существу… Что такое «существенное нарушение норм»? Где норма, которая определяет, какие нарушения являются существенными, а какие нет? Такой нормы не существует. Значит, этот вопрос произвольно решает клерк в суде, который составляет для подписи судьи ответ на жалобу. Другой вопрос: почему только существенное нарушение является основанием для отмены или изменения незаконного судебного акта? А если несущественное (хотя никто не знает, что это такое) нарушение закона повлияло на исход дела и при этом нарушены права, свободы и прочее? И это беззаконие должно оставаться в силе? А для чего тогда вообще существуют суды в стране, если правосудие для них — не главное?