Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

Выжидает, пока греются лампы.

До недавнего времени этот приемник не имел доступа в рабочий кабинет. Его место было только у изголовья постели. Брехт слушает его на рассвете, едва просыпаясь; поздним вечером, отходя ко сну; по ночам, когда бессонница.

Старенький черный ящик лампового приемника — его друг, к которому он относится как к живому. Зеленый зрачок индикатора, светящийся в темноте, — глазок всего мира, с которым остаешься в такие минуты наедине. Тогда разговаривает вся планета.

До последних дней приемник-друг никогда не переступал порог кабинета. Во время работы Брехт не позволяет себе роскоши отвлекаться ничем. Но очень уж обострились события в мире. Гарью запахло совсем рядом. Стало тревожно. В эфире и прессе настойчиво замелькали слухи о готовящемся нападении Германии на СССР. Нет сомнений, что Финляндия в тот же час выступит на стороне Гитлера. И они могут тогда в мгновение ока оказаться в захлопнутой мышеловке.

Да и день сегодня все-таки не совсем рабочий. Закончена пьеса. И надо решать, что с нею и куда плыть дальше, как говаривал в таких ситуациях весельчак и работяга Эрнст Буш, один из их боевого песенного трио. Эйслер в Америке, а где Буш?..

Первые фразы из эфира… С волны, которую Брехт слушает, засыпая и просыпаясь. Это — голос их родины, голос врагов.

— Заголовки новостей… — состязаются женское патетическое контральто и мужской мужественный бас. — Выступление фюрера… Лондон — сплошное море огня… Уничтожающее поражение британцев в Африке… Сердца и моторы для победы… Страдания немцев в Греции… Салоники — оплот еврейства на Эгейском море… Антинемецкие выступления в Югославии… Мемуары современного подвига: «Флот завоевывает норвежские фиорды», предисловие гроссадмирала Редера…

— …Если повседневная ложь некоего Черчилля перед своим сфабрикованным парламентом будет забыта, — делает красочную вводку диктор, — то эта речь даст последующим поколениям представление о том, какая неизмеримая уверенность и сила исходили от выступлений фюрера, как неколебимы они были с точки зрения истории и будущего… В этой войне, навязанной немецкому народу Англией, — сказал фюрер, — нет выбора. Лисам британской империи не по нутру сильная немецкая нация. Они хотели бы вернуть Германию к средневековой раздробленности и хаосу 1648 года, эпохи тридцатилетней войны. Мы были заняты восстановительной и созидательной работой. Никому не мешали! Но кое-кому не по вкусу, что мы железной метлой вымели отовсюду людей с красными и черными воззрениями, марксистов и плутократов, чтобы снова были прусские чиновники, которые известны во всем мире своей приверженностью к исполнению долга. Ибо порядок, железная бережливость, простота и любовь к родине — в крови нашего народа. В короткий срок мы восстановили славу отечества, честь немецкого солдата и чистоту в наших городах… Хотим ли мы, чтобы все немцы были равны и каждый честно ел свой кусок за общим столом? Я просто твой рупор, германский народ, и больше ничего! Наши противники хотят, чтобы Германия погибла, но я могу дать только один ответ: Германия будет жить!..

Брехт, присев на кончике стула и сосредоточенно глядя в пол, выслушивает патетическую декламацию. Эти истошные откровения уголовника, который в своих целях взбаламучивает самые древние и темные инстинкты — национальную привязанность масс.

Потом, словно перепасовываясь, дикторы попеременно и наперебой читают информацию текущих событий.

В ней даже ребенку заметно настораживающее несоответствие. Немецкий барс, победоносно попирающий великие просторы от пустыни Сахары до норвежских фиордов, неожиданно предстает в роли беспомощного котенка, когда речь заходит о двух небольших странах — Греции и Югославии. Там, видите ли, травят, преследуют и даже чинят зверства над немцами. Еще гример скудоумия! Даже в предлоге для разбоя не могут изобрести ничего нового. Хотя так уже было тысячу раз. С Чехословакией, Польшей, Данией, Норвегией…

— Видимо, настал черед Эллады! — замечает Брехт.

А радио уже передает обычную берлинскую коммерческую рекламу. Как же переменился голос дикторов! Куда подевались мужество и патетика! С легкомысленным кокетством переливается контральто. Нотками домовитой наставительности рокочет бас.

Тут — совсем другое, дом, а не арена военных действий, семья, а не производство. И за броней государства каждый честный подданный может спокойно устраивать свое гнездо и потреблять радости жизни. Даже тоном дикторских голосов как бы внушает реклама.

— Для удобства любителей музыки: с любого момента вы можете приобрести годовой абонемент в Берлинский концертный зал. Очередной талон — фортепьянный концерт из произведений Франца Листа…

— Страдаете ли вы грибком на ногах? У многих он есть, но они не знают об этом! Покупайте очень надежное средство «Овис».

— Добавляйте при стирке «Бурнус». Хорошо очищает грязь, делает воду мягкой. Сберегает половину моющих средств и мыла. Экономит половину работы при стирке. Бережет белье.

— Облегчи свою участь! От всех случайностей жизни можно обеспечить себя, если застрахуешься! Свыше 40 миллионов людей признали это. Члены страховых обществ стоят друг за друга, если становится туго. 23 различными видами страхования обеспечивают немецкие страховые общества уверенность и защиту во всех областях частной и общественной жизни…

Брехт выключает приемник.

— Вот оно, живое очуждение, ничего не надо выдумывать! — говорит он. — Кандидатов в покойники страхуют от всех случайностей! Да еще заботятся, чтобы не было грибков на ногах! Безумие, ставшее бытом миллионов!.. И вот еще загадка — почему они так чертовски любят Листа?! Ты заметила, Грета? Посмотри любую кинохронику. Пачками сыплются с самолетов и летят к земле бомбы… Ведутся дальнобойные обстрелы… Как карточные домики, рушатся и летят на воздух города… Горят и тонут суда… И все это развертывается обязательно на фоне классических мелодий. Плывущих, врывающихся, останавливающих момент и возвышающих! Притом очень часто — Листа! Прелюдий, а то и частей из «Фауста»… Почему? Видимо, изощренные порывы духа и глубокая мысль даже предпочтительней, чем фон разгула страстей и ярости богов, выражаемый, скажем, Вагнером. Тут есть над чем подумать!.. Классика сообщает картинам разбоя некую величавую окраску!.. Ну, что же, давай работать, Мук!

— И что будем делать?

— Как — что? Усиливать эффект очуждения, выпячивать смысл этого скудоумия! Обряжать урку под государственного деятеля! Точить ямбы под классику…

Брехn присаживается рядом. И они начинают, как он говорит, «вместе проходить текст». Стих за стихом, страницу за страницей.