Свечка. Том 1 - Валерий Залотуха

Вернулись с обеда без командира отряда – упрыгал куда-то прапорщик Лягин. Оно понятно – фашисты пришли, в городе паника, можно помародерствовать, шухер-мухер какой-нибудь провернуть. До Лягина командиром был прапорщик Пернатый – в неизвестном направлении упорхнул, до него мл. лейтенант Костяшко – отдуплился в начстоловой и теперь по старой дружбе обиженным порции урезает, а еще раньше ст. прапорщик Ужищев был – этот уполз в неизвестном направлении по состоянию здоровья. Не держались в двадцать первом командиры, да и как удержишься, если другие такие же командиры отрядов при каждом удобном случае от тебя нос воротят. В шутку, понятно, а неприятно. А главное, что можно с обиженных взять? В том-то все и дело – нечего взять с обиженных! Вот и остаются одни без командирского присмотра и, надо сказать, данное положение дел очень даже одобряют: меньше начальства – меньше вони…

Вернулись, значит, с обеда, а трудовой энтузиазм угас, без огонька уже трудились. И не подлый ветер был тому причиной, и даже не фашисты на мотоциклете, а слово, которое прокричал им на ходу из коляски о. Мардарий – саднящей занозой торчало оно в сердце обиженных, и никто не решался первым к этой занозе прикоснуться. Стояли на ветру, хмурились, сутулились, молчали, думая только об этом. Первым начал тот, кому по чину положено первым начинать.

– Что он там кричал с драндулета своего? – Жилбылсдох так спросил, как будто всеобщий этот вопрос только сейчас и только ему в голову пришел.

– Кто? Шершавый? Он вроде молчал? – Шиш тоже как бы между прочим данного вопроса коснулся.

– Гладкий!

– А этот… Кричал чего-то, да…

(Имена монахов обиженные знали, но забывали и путались, поэтому обычно заменяли их на подобные одноразовые прозвища. Кем только не были в разговорах обиженных о. Мартирий и о. Мардарий: и длинным с пузатым, и орясиной с балясиной, и гадом с гаденышем, а в этот раз шершавым и гладким.)

– Вот я и говорю – чего?

– Слово какое-то…

– Вот я и говорю – какое слово?! – тут уже Жилбылсдох не стал от актуальности вопроса уворачиваться.

Обиженные задумались, вспоминая, что кричал им толстяк из мотоциклетной коляски.

– Голубые, может? – для затравки высказал Жилбылсдох предположение и посмотрел на всех вопросительно.

– Сами-то! – неожиданно взорвался Шиш. Лично он не собирался ничего угадывать, просто не терпел, когда обзываются.

– Да нет, не голубые вроде, – словно не услышав Шиша, отказался от своей версии Жилбылсдох.

– Пидоры? – предложил новый вариант Гнилов.

– Сами-то!!! – на это слово Шиш еще больше обиделся.

– Не, не пидоры. Слово длинней было, – не согласился Жилбылсдох.

– Как будто не знаем, чем они там в своих монастырях занимаются, – проговорил Шиш, немного остывая.

– А чего им там еще делать? Помолился и гуляй! – ухмыляясь, прибавил Соловей.

– Молятся они, как же… Дрыхнут до обеда, а потом водку жрут. А ночью бабы! – никак не мог уняться Шиш.

– А бабы-то откуда? – удивился бригадир, для которого истина была дороже Шиша.

– Оттуда! – не захотел вдаваться в подробности тот.

– У них же монастыри как на воле дальняки: этот мужской, а тот женский… Если только случайно кто забредет, – задумчиво рассуждал Жилбылсдох.

– А богомолочки на что? – забулькал смехом Соловей. – Богомолки к ним ходят?

– Ходят, – пребывая все в той же задумчивости, согласился Жилбылсдох и тут же предложил обсудить новый вариант произнесенного толстым монахом слова: – Может, гнойные?

– Сами-то! – это снова был Шиш, который всем уже своим криком надоел так, что на него замахали, даже и зашикали.

– А это вы про кого все говорите? – живо поинтересовался Прямокишкин, и второй раз за сегодняшний день все с интересом на него посмотрели. Слова о его одной прямой кишке и одной извилине иногда казались преувеличением, но сейчас это представилось буквальным. Никто на его вопрос не стал отвечать, никто даже не засмеялся.

А в лице Жилбылсдоха все прибавлялась озабоченность.

– Там было одно слово, – убежденно проговорил он.

– Одно, – согласились с ним все.

– Длинное, – вспомнил Гнилов.

– Длинное, – согласился Жилбылсдох.

Стало тихо и тоскливо. Ветер посвистывал в щелях стоящего в отдалении дальняка.

– А знаете, как в ихнем монастыре Хозяина зовут? – неожиданно оживился Шиш.

– А у них там тоже Хозяин есть? – удивились обиженные.

– А как же! У всякой зоны Хозяин есть. Это ж та же зона, только добровольная и с крестами.

– Ну и как?

– Пуд!

– Как-как? – не поверили обиженные.

– Это что ж, погонялово у них такое?

– Ну… Только у нас зона их дает, а у них Хозяин. А заместитель у него Кукум!

– Ха! У нас Кум, у них Кукум!

– Есть еще этот… Горазд! – продолжал просвещать одноотрядников Шиш. – А кто на греве у них сидит, эконом, его, знаете, как зовут?

– Ну…

– Мина!

– Какая мина? – не поверили обиженные.

– Противотанковая! – обиделся Шиш. – Имя такое – Мина!

Засмеялись обиженные, замотали головами, усыпая пространство вокруг себя удивленными междометиями и ласковыми матюками, высказываясь в том смысле, что погонялово – это целая наука и ничего в ней понять нельзя. Когда до обиженных дошел слух, что секретарша Хозяина, она же его племянница и сожительница, составляет научный доклад на тему «Кто – кто, почему и зачем», то сами этой теме посвятили многочисленные прения, закончившиеся, как всегда, ничем. Потому как – наука, и не простая геометрия, а великая наука жизни зэка.

Одному погонялово вместе с фамилией достается. Например: по паспорту Шишиморов и по жизни Шиш. Или Зинченко – Зина! А как получилось, что Витька Герберсдорф со своей нерусской фамилией стал русским Жилбылсдохом? Кто скажет и кто ответит, если сам он в ответ на этот вопрос плечами пожимает. С Хомяком все ясно: чтобы зять не пил, теща ему в еду порошок специальный подсыпала, а он пить продолжал и раздувался так, что на хомяка стал походить – и щечки, и глазки – один в один. Ну а Суслик? Он ведь на одноименное животное внешне совсем не походит, и фамилия у него Егорычев. Правда, посвистывает постоянно через дырку между передними зубами, может, поэтому? Клешнятый потому Клешнятый, что клешни имеет вместо ладоней, которые по пьяному делу отморозил, тут все ясно, а вот почему Немой – Немой, если он говорит все время, так что не знаешь, куда от него скрыться. Правда, язык у Немого до половины отсутствует от полученного в пьяной драке удара в челюсть – откусил и в горячке ближнего боя проглотил. Можно было тогда его к оставшейся части пришить, но для этого живот пришлось бы разрезать и искать там среди непрожаренной картошки, непрожеванных килек, густо смоченных жидкостью для мытья окон с лирическим названием «Синева». Знаем мы нашу медицину: разрезать разрежут, а найдут ли? Не факт, совсем не факт. А потом еще со злости ножницы там оставят и зашьют, знаем мы нашу медицину. Короче, залил огрызок языка йодом, зажило, как на собаке, и получился Немой. А назовешь его так – обижается, и в который раз начинает эту историю рассказывать, что хоть беги! А вот Гитлер на Гитлера ни капельки не обижается, откликается с удовольствием. Скажешь ему при встрече: «Хайль Гитлер», отвечает вежливо: «Хайль», руку вверх поднимешь, и он то же самое делает. А почему он, Иванов Иван Иваныч, Гитлером стал? А потому, что под носом у него, под самой пимпочкой – болячка незаживающая, как сам говорит – золотуха, из-за нее он волосы над верхней губой не сбривает, от чего и походит на Гитлера. Причем раньше совсем не был похож, потом все больше и больше и скоро будет точь-в-точь фюрер. Выходит, как человека назовешь, таким он и сделается? А на это кто ответит?

Эти и многие другие свои размышления готовы были рассказать секретарше обиженные, послужить, так сказать, науке, но пока новость та до 21-го отряда доползла, говорят, она свой доклад с других слов уже написала, Игорёк, говорят, подсуетился.

И эту невеселую историю из своей жизни вспомнили обиженные, а искомое слово все на ум не приходило, и вдруг Немой как заорет, как небось Колумб не орал, когда открывал свою поганую Америку.

– Вааханные!!!

Иные даже испугались, но, конечно, не бригадир. Жилбылсдох кашлянул в кулак и вежливо попросил.

– Повтори, только звук убавь, – потому что никто из-за громкости не понял.

– Вааханные! – повторил Немой тише, но глаза его по-прежнему горели счастливым блеском первооткрывателя.

– Аханые? – пожал плечами бригадир. – Когда это мы ахали? И с чего нам ахать?

А Немой замахал руками и зачастил, повторяя с объяснениями все то же слово, но его больше прежнего не понимали.

– Затраханные! – догадался вдруг Шиш и от радости даже на месте подпрыгнул.

Немой торопливо закивал и еще чаще заговорил, объясняя, как он это понял, но от него уже отвернулись. Перехвативший лавры первооткрывателя, Шиш чуть не лопался от гордости.