Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неизданного оставалось немало. Но рукописями, удачными или не очень, он дорожил, ведь каждая из них была частью его жизни и за каждой вставали воспоминания.
Критик Камал Абуков видел в этом особую закономерность творческого процесса: «И потому, может, не стоит отчаиваться, ибо не сделано одно, зато сделано другое! А в принципе, кто из творцов ушёл и уйдёт, воплотив, реализовав всё задуманное?..»
У Гамзатова были большие планы, он ещё многое собирался написать. Это было лучшим спасением от одиночества, от невесёлых дум, от неприятия того, что творилось в мире. Сил физических оставалось у поэта всё меньше, но его творческая энергия была по-прежнему поразительна. Сила духа превозмогала немощь тела, листы его тетрадей покрывались мелкими ровными строками, и глаза поэта вновь озарялись творческим огнём.
«ЖИВОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ СОКРОВИЩЕ»
Близкие друзья Расула Гамзатова всегда были рядом. Они поддерживали поэта, издавали его книги, навещали, приглашали в гости, устраивали праздники поэзии Расула Гамзатова. Они хорошо понимали его высокую значимость для литературы, Дагестана, для России. Они называли его, как в Японии называют великих людей — «живое национальное сокровище». И пропадала грусть, исчезало уныние, светлело на душе поэта, когда он видел, что нужен своему народу и по-прежнему им любим.
Он тоже любил своих друзей и готов был для них на многое. Дочь поэта Салихат вспоминала: «Порой, уходя в гости, он мог забыть выпить лекарство и чувствовать себя отлично. В такие дни он мог побывать на нескольких свадьбах и ещё пойти в гости. Иногда я спорила с ним: мне казалось, что после того, как он жаловался днём, что плохо чувствует себя, ему вечером лучше было бы быть дома, но он радостно бежал к людям. Я и сейчас вижу эту картину: папа в распахнутом пальто и развевающемся шарфе, как ребёнок, бежит к машине. Я, расстроенная, завёртываю в бумажки его лекарства и пишу часы приёма, чтобы он принял их вовремя, а мой муж удивлённо говорит: “Я удивляюсь, как этот человек почти в 80 лет вот так спешит и радуется”. А я только сейчас понимаю, что не все люди почти в 80 лет так радуются, бегут общаться, забыв о своих болезнях».
Расул Гамзатов был дружен с мэром Хасавюрта Сайгидпашой Умахановым, который высоко чтил поэта. В 1999 году Умаханов создал и возглавил хасавюртовские отряды народного ополчения, которые не допустили вторжение в город боевиков.
Гамзатов тепло относился к Умаханову, понимал и ценил его. Когда против Умаханова была развёрнута кампания по его дискредитации, некоторые деятели культуры подписывались под письмами с его осуждением. Расул Гамзатов таких писем не подписывал. Вместо этого он произнёс одну из своих знаменитых фраз: «Я солист, я в хоре не пою». Кампания провалилась.
В одном из телевизионных фильмов Расул Гамзатов, принимая в своём доме Сайгидпашу Умаханова, говорил: «Многие считают его национальной надеждой. Я с этим согласен, он один из самых надёжных и верных сынов Дагестана».
Умаханов вспоминал: «Какие только темы не волновали поэта, — и политика, и обучение детей родному языку, и социальная помощь особо нуждающимся землякам, и строительство дорог — всего не перечислишь. Я всегда считал за честь выполнить любую его просьбу: ведь он просил не для себя, а для народа».
Центральная городская библиотека Хасавюрта была названа именем Расула Гамзатова ещё при жизни поэта.
«ИЗ ТОГО МИРА МНЕ ИДУТ ТЕЛЕГРАММЫ»
Кто-то считал Расула Гамзатова закоренелым материалистом, кто-то полагал, что это заблуждение, что сын почитаемого мусульманского учёного, глубокого знатока шариата Гамзата Цадасы не может быть вне веры. И последние оказались правы.
Расул Гамзатов делал много ошибок, но нашёл в себе мужество раскаяться и вернуться на праведный путь.
Молитва
Молю, Всевышний: рассеки мне грудь,
Чтобы душа очистилась от скверны.
Бывали, и за то не обессудь,
Слова мои порою легковерны.
Не облачный, земной мне выпал путь,
Я предавался мыслям греховодным,
К тому же я считал себя свободным,
А может, вовсе не в свободе суть?..[199]
Большевизм оказался дьявольским миражом, и люди, им околдованные, не сразу, но всё же вернулись к праведным истокам. В стихотворении Гамзатова «Аульская мечеть» есть строки:
...И страшных годов захмелевший юнец,
Я не был обучен Корану.
И тайно молился мой честный отец
С душой, походившей на рану...
Хоть век мне твердили:
«Ты в Бога не верь!»
На этом опомнившись свете,
Открыл покаянно скрипучую дверь
Забытой аульской мечети[200].
С годами он всё лучше понимал, где истина, всё больше открывал сердце и душу спасительной вере своих предков.
«Думаю, если бы не религия, если бы не культура, если бы не язык, то трудно было бы нам сохранить себя и свою нацию, — говорил поэт журналисту Космине Исрапиловой. — Выслали в своё время чеченцев, ингушей и другие народы, но выслать их дух, характер, религию, культуру не удалось». И добавлял главное, о Всевышнем: «Когда с ним не советуешься, ошибаешься. Когда советуешься, не ошибаешься. Мне очень нравится: да храни вас Бог!»
Гамзатов был на пороге своего восьмидесятилетия, в такую пору, подходя к краю неизвестности, люди поневоле задумываются о том, что их ждёт. Расул Гамзатов как будто знал, чувствовал, почти физически ощущал приближение неизбежного. Когда Феликс Бахшиев спрашивал его об ином мире, поэт отвечал: «Человек, уже рождаясь, боится жизни. А как смерть близка — боится смерти. Ту сторону мира я не боюсь. Боюсь того, что многого не успел сказать, поведать. Сил нет. Дум, мыслей много, а из того мира мне идут телеграммы, телефонные звонки: зовут...»
Гамзатов не торопился покидать этот мир, но когда вспоминал дорогих ему людей, ждавших его в иной жизни, на душе становилось легче. Его дочь Патимат вспоминала, как отец однажды сказал то ли в шутку, то ли всерьёз: «Можно было бы быть неверующим, если бы мы были бессмертны».
В прежние годы Расул Гамзатов трижды совершил паломничество в святые места — Мекку и Медину. Был он там и с женой и дочерью Патимат, когда совершал малый Хадж по приглашению королевской семьи Саудовской Аравии. Он был бы рад совершить
