Ведущий в погибель - Надежда Попова

– И что же вы увидели, майстер Гессе? – тихо поинтересовалась Адельхайда; он передернул плечами:

– Да ничего. Госпожа фон Рихтхофен, любому человеку можно сказать такое – и быть уверенным в том, что попадешь в точку. У любого есть тайные мысли, желания, грешки… Ну, к примеру – он попросту поедает вас глазами на протяжение всего этого вечера. А ведь рядом жена. «Еgo autem dico vobis quoniam omnis qui viderit mulierem ad concupiscendum eam iam moechatus est eam in corde suo»[148]. А он смотрит не так, как прочие, – те лишь оценивают красивую женщину, на которую приятно смотреть; граф же попросту плотояден.

– «Красивую женщину» и «приятно смотреть»… Спасибо. Неужто это, наконец, комплимент, майстер Гессе?

Курт запнулся, не зная, возразить или согласиться; выдать подходящего ответа он так и не успел, обернувшись на очередное «майстер инквизитор».

– А оправдывать вам доводилось? – спросил фогт с уже заготовленным недоверием в голосе; он кивнул:

– Случалось.

– И часто?

– Увы, лишь однажды. Чаще все дурное, что слышишь о человеке, оказывается правдой, а хорошее – ложью или приукрашиванием, и с каждым новым расследованием я убеждаюсь в этом все более.

– Неужто большинство людей, по-вашему, таково?

– Почти все.

– А что вы сами?

– И я не праведник, – развел руками Курт. – Те, кто знали меня, наверняка могли бы рассказать обо мне много интересного и мало доброго. Но, как говорил один приходской священник, выходя из дома терпимости – «не делай, как я делаю, делай, как я говорю»… Люди грешны, господин фон Люфтенхаймер, ведь это для вас не новость, верно? Кто не зол – тот подл, кто не подл – тот жесток, кто не жесток – тот слаб. Слабость же зачастую бывает причиной таких прегрешений, каких не совершить даже по злобе, алчности или подлости.

– А вам самому не приходилось поддаваться слабости, майстер инквизитор?

– Мне… – повторил Курт медленно, глядя мимо лица фогта. – Homo sum[149]. Все бывало в жизни – и слабость тоже. И это помогает понимать слабость других.

– Понимать… но не прощать?

– Прощать – не моя привилегия. «Кто может прощать грехи, кроме одного Бога», господин фон Люфтенхаймер? Если речь идет о зле, направленном против меня, – это совсем иное; однако ex officio я сталкиваюсь не с этим, и преступления, с которыми я имею дело, прощать не в моей власти. Я могу высказывать свое мнение относительно дела или обвиняемого, мое мнение могут принять или не принять во внимание, но решаю я мало. Я следователь, моя работа – найти. Найти человека, доказательства, причины.

– И что же – доводилось вам находить доказательства причин, извиняющих человека?

– Бывало всякое, господин фон Люфтенхаймер.

– И это сказывается на приговоре?

– Если есть доказательства тому, что причины не изменили человека. Бывает, что под давлением обстоятельств некто совершает преступление, перешагивая через себя, за ним – второе, уже с меньшими душевными терзаниями, а после втягивается… Порой это завершается тем, что происходящее начинает даже нравиться. Если такого человека уже не изменить – для чего ему прощение и жизнь?

– А если он раскается после? – вновь робко вмешалась Мария фон Хайне. – Тюремное заключение – это так страшно. В нашем имении нам приходилось привечать двух бегинок, и они рассказывали, каково узникам… Это просто ужасно. Никто не сможет вынести такого.

– Не сможет вынести – и не озлобиться еще более, госпожа фон Хайне. Кроме того, поверьте, человек может перенести многое, что вам не могло бы привидеться и в самых страшных кошмарах; что́ там тюрьма… Если же обвиняемым является человек, обладающий сверхобычными силами, силами немалыми – как, скажите на милость, удерживать его под замком в ожидании будущего неведомо когда раскаяния? На чьи, позвольте спросить, средства? И главное – это опасно. Это – как держать стрига в подвале. Как бочку с порохом, повторю слова графа, в горящем доме. Смертная казнь, госпожа фон Хайне, зачастую есть не мера крайнего наказания, а мера крайней защиты.

– Нет человека – нет проблемы, – усмехнулся фон Лауфенберг. – Это точно. Mortui non mordent[150]; верно, майстер инквизитор?

– Это особенно справедливо в вопросе о стригах, – заметил фогт с усмешкой. – Уж коли и вы о нем упомянули, майстер инквизитор; так все-таки, в вашем деле – есть прогресс? Говорят, он ушел из Ульма. Что же теперь – и вы уйдете?

– Не сейчас, – качнул головой Курт. – Не могу рассказать вам всего, однако у меня имеются сведения, что он все еще рядом, и пока остается хоть малейшее подозрение, что в этом есть доля правды – и я тоже здесь.

– Теперь у вас наверняка начнутся проблемы со свидетелями? После того, что случилось с бароном… Ведь на его дом напали, потому что он вздумал помогать вам в расследовании, верно? Никто не захочет его судьбы.

– Бедняга Александер, – согласился граф фон Лауфенберг. – Воображаю; полдома угваздано кровью, мебель вдребезги, да и челядь потеряна – даже для него это повлечет немалые расходы. Хорошую прислугу теперь не сыщешь; а его люди были – просто мечта. И где он их находит…

– Быть может, он им просто платит должным образом? – с неприкрытой язвительностью предположил фон Эбенхольц, и граф покривился:

– А твоих гнусных намеков, Лутгольд, я, будем считать, не слышал.

– Я могу повторить громче, – предложил тот.

– Дерзни, – пожал плечами фон Лауфенберг. – Майстер инквизитор, ваша святая обязанность изловить это адское исчадие и вышибить из него дух – он виновен хотя бы в том, что лишил нас возможности поквитаться с Александером за прошлые проигрыши. Я стер доску до дыр, готовясь к этим празднествам; и к чему были все мои мучения?

– Александер обещал появиться завтра, и клятвенно вас заверяю: если этого не произойдет, я возвращусь в Ульм и приволоку его сюда силой.

– Арестуйте его, – усмехнулся граф. – Арестуйте и приведите под конвоем – за неуважение к старшим, коим приходится понапрасну его ожидать. Заботы о доме мог бы оставить и на камергера.

– Его камергер также убит, – напомнил фогт, и фон Лауфенберг вздохнул:

– Ах ты, черт, верно… Майстер инквизитор, не сочтите за неуважение; владеете шахматами?.. Слава Богу! Если не напряженная баталия с мастером, то хотя бы новый противник… Госпожа фон Герстенмайер, дозволите нам покинуть вас?

– Засыпает, – чуть слышно заметила Адельхайда, когда баронесса отозвалась не сразу. – Это плохо. Значит, вскоре соберется уходить, и тогда придется мне… Постарайтесь навязать по партии каждому – будет проще присмотреться; и обратите внимание на то, что фон Лауфенберг назойливо ищет вашего общества. Спроста ли.