Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Айны, знавшие свой язык, однако, так и не обнаружились (последний из безусловных носителей языка, как оказалось, умер в инвалидном доме г. Анива, куда мы заезжали с Барулиным, тремя годами раньше). Старостин первый отказался от поисков с неизвестным результатом и решил заняться делом, раз уж мы на Сахалине. Возле Охи жили нивхи, и он отправился вместе с Пейросом изучать их диалекты. Барулин еще некоторое время занимался поисками, а потом в поисковой группе, так ничего и не добившейся, остался лишь я, не имевший опыта полевой работы, а остальные во главе со Старостиным занялись исследовательской деятельностью. Помимо нивхов, они занялись корейскими диалектами (на Сахалине живет немало корейцев, причем родом из разных частей Кореи, поэтому можно было изучать разные диалекты). Нивхский материал потом так и не был Старостиным использован, а вот корейские данные вошли в книгу о происхождении японского языка.

В экспедиции я лучше всего узнал Сергея как человека. Он оказался очень неприхотливым, совершенно равнодушным к бытовой стороне жизни. Говорить с ним можно было не только о китайских частях речи: он был очень начитан и много знал обо всем. Может быть, он иногда бывал наивен в политике: много позже, летом 1992 г., он говорил в Дубне, что мы прожили тяжелую зиму, но все худшее уже позади, а теперь мы уже стали «нормальной страной». Я был скептичнее и, к сожалению, оказался прав. Зато он прекрасно знал литературу и музыку. С собой на Сахалин он взял кассетный магнитофон и множество записей «Битлз». Я в области «легкой музыки», как тогда говорили, был воспитан на В. П. Соловьеве-Седом и Б. А. Мокроусове и эту группу до того почти не знал. А Старостин был в нее прямо влюблен (не только в музыку, но и в тексты). И я постепенно привык к этой музыке и стал тоже находить в ней достоинства (чего я не могу сказать о западной эстраде последующего времени). Вообще у Старостина иногда открывались неожиданные факты биографии. Когда у него дома был банкет по случаю защиты докторской диссертации, там появился А. Градский: оказывается, Старостин писал ему тексты по-английски. Другим его гостем там был ныне покойный Д. А. Пригов.

Но главной научной средой для ученого был не Институт востоковедения, а семинар по ностратике Института славяноведения АН СССР во главе с В. А. Дыбо и постепенно формировавшийся вокруг него поначалу еще неофициальный круг лингвистов. На отделении структурной и прикладной лингвистики компаративистов тогда не готовили, но многие из выпускников ранних лет, причем нередко одни из наиболее способных, увлеклись этой дисциплиной. И Старостин уже тогда становился среди них научным лидером.

И трудно найти языковую семью или группу, которой Старостин совсем не занимался, у него есть публикации по очень многим из них, разумеется, по одним больше, по другим меньше. Пожалуй, он наложил на свои исследования одно ограничение: не выходить за пределы Старого Света, пока со всеми его языками не будет все ясно; дойти до индейских и австралийских языков он не успел. Впрочем, некоторые его ученики искали языковое родство и там. Кроме того, Старостин неохотно рассматривал изолированные языки, которые неизвестно, с чем сравнивать: баскский в Пиренеях, нивхский и юкагирский на российском Дальнем Востоке (японский сюда все же не относится, раз есть рюкюский, с которым его можно сравнить на первом этапе). Нивхскими материалами он не воспользовался именно поэтому, хотя записывал их с увлечением. Как раз эти языки так любят изучать дилетанты, но большинство серьезных специалистов не знают, как к ним подступиться. Правда, Старостин иногда нарушал табу: он (с В. Э. Орлом) выдвинул гипотезу о родстве этрусского языка с восточно-кавказскими (дагестанские, чеченский и др.), а бурушаски, язык неясного происхождения в Гималаях, отнес к сино-кавказской макросемье. Однако для этрусского он (редкий случай) так и не дал строгого доказательства, а В. В. Иванов, пожалуй, единственный раз в своем предисловии выражает сомнение в идеях Старостина.

Есть у Старостина и работы по самой традиционной тематике компаративистов – индоевропеистике, где он вместе с одним из самых первых своих соавторов С. Л. Николаевым предложил в 1981 г. новую трактовку глаголов в праязыке. Именно эта работа впервые у него подверглась резкой критике, в том числе за рубежом: нетрадиционная трактовка хорошо известных сюжетов всегда вызывает наибольшее неприятие. Писал он и об афразийских языках (семитские, берберские, древнеегипетский, некоторые языки Африки, в том числе сомали и хауса). Эти языки В. М. Иллич-Свитыч считал ностратическими, но Старостин и А. Ю. Милитарёв показали, используя глотто-хронологическую датировку, что афразийское родство восходит примерно к тому же времени, что ностратическое, поэтому если эти языки и родственны ностратическим, то на более глубоком уровне.

Но более всего, помимо вышеупомянутых японского и китайского языков, Старостин занимался языками Северного Кавказа, куда ездил еще студентом; позже побывал и в Абхазии, где в экспедиции с ним участвовал будущий ее президент В. Г. Ардзинба. Вопрос о родственных связях языков Кавказа, исключая индоевропейские (армянский, осетинский) и тюркские (азербайджанский, кумыкский, карачаевский и др.), сложен и до работ Старостина решался неоднозначно, хотя их исследовал и такой крупный ученый как Н. С. Трубецкой. Более или менее общепринято выделение трех групп: это западно-кавказские (абхазский, адыгейский, кабардинский и др.), упомянутые выше восточно-кавказские и южно-кавказские, или картвельские (грузинский, мегрельский, лазский, сванский). Но как они соотносятся? Один из ответов дали Н. Я. Марр и его противник А. С. Чикобава (считающийся инициатором работ И. В. Сталина), по этому вопросу их взгляды совпадали. Чикобава, обоснованно отвергнув «новое учение» Марра, принял как догму его раннюю гипотезу, выдвинутую в годы, когда тот еще не до конца порвал с наукой. Согласно этой гипотезе, все три группы составляют единую семью, которую Марр называл яфетической (потом включив в нее и другие языки), а Чикобава – иберийско-кавказской. Но доказать это обоим не удалось. В. М. Иллич-Свитыч пришел к выводу, поддержанному и развитому Старостиным: единой семьи не существует, картвельские языки – ностратические, а две другие семьи к их числу не относятся. Западно-кавказские и восточно-кавказские языки считал родственными (но не родственными картвельским) еще Н. С. Трубецкой, но окончательно это доказал лишь Старостин вместе с С. Л. Николаевым, используя более обширный, в том числе собранный им самим в экспедициях материал. Впрочем, и это родство признали не все.

Работая над кавказскими языками, Старостин неожиданно нашел единомышленника и соавтора, принадлежавшего и к другому поколению, и к другой научной школе. Это был выдающийся исследователь языков и истории древней Передней Азии И. М. Дьяконов (1915–1999), живший в Ленинграде. Дьяконов был знатоком древних языков этого региона, а Старостин имел значительный материал по современным языкам. Совместно им удалось доказать принадлежность к восточнокавказской группе древнего урартского языка в теперешней Армении (люди постарше помнят формулировку из школьного учебника истории: «Урарту – первое государство на территории нашей Родины»). Кстати, Н. Я. Марр когда-то советовал И. И. Мещанинову сопоставить этот язык именно с дагестанскими: при недостатке научного мышления интуиция у него иногда давала и верные догадки. Еще более древний хаттский язык в Малой Азии оказался родственным западнокавказским языкам. Этрусскую гипотезу я уже упоминал. Совместная книга об урартско-кавказском родстве, благодаря международной известности Дьяконова, вышла в Мюнхене на английском языке в 1986 г., для Старостина это была первая большая публикация за рубежом и вообще первая монография. А кавказскими реконструкциями Старостин занимался много лет, постоянно их дополняя и уточняя, уже в 1994 г. он издаст итоговую книгу – «Этимологический словарь кавказских языков».