Дом с золотыми ставнями - Корреа Эстрада

– Сейчас расскажу. Английскому правительству нет дела до того, что вы натворили на кубинской суше, но вот море – это отдельный случай. Знаешь, что есть договоренность между всеми странами атлантического побережья о взаимной выдаче тех, кто виновен в нападении на морские суда или, хуже того, в их захвате? Нет, корабль того англичанина – ведь это твой нынешний хозяин, так? – он ни при чем.

Но барка под названием "Гирасоль" – это название тебе ни о чем не говорит?

– Контрабандистская барка?

– Совершенно верно, хотя это не имеет никакого значения. Значение имеет то, что вы захватили ее в заливе Лас-Вальяс. Один из хозяев поехал дать взятку таможенникам, а когда вернулся, нашел вместо барки плавающие в воде трупы приятелей.

Потом эта барка, по самые края груженая беглыми неграми, обнаружилась за мысом Пунта-Пальмийяс. Потом ее видели в проливах на островах Синко Балас в Хардинес-де-ла-Рейна, где делали починку кораблю и откуда некоторое время спустя после этого сняли дюжину обросших, одичавших детин. Они всех вас видели, эти ребята, и описали очень хорошо. А если они вас увидят – кого-то из вас двоих, потому что парень, конечно, сильно переменился с той поры… Это называется пиратство, или морской разбой. То, что свидетели грешны в том же самом, ничего не меняет. Я в отставке; но я достаточно влиятелен, чтобы дать делу ход. У меня все готово для этого! Из Африки я не мог тебя достать, но Ямайка, ха!

Я спросила:

– Сеньору действительно так хочется отправить нас на виселицу?

– Нет, конечно, – ответил он. – Ты хорошо знаешь, чего я хочу. Я рассчитываю только на положительный ответ. Мне кажется, я имею все основания услышать согласие.

– Силой вынудить меня к согласию вы хотите – так я поняла?

– У меня нет другого выбора. Думаю, что его нет и у тебя, точнее, у всех троих.

Конечно, вы можете снова пуститься в бега. Пойдет канцелярская волокита по делу, а вы будете коптить крокодилов где-нибудь в болоте. Но во имя господа, в которого ты не веришь, женщина, скажи: неужели тебе хочется возвращаться к скитаниям? К страху от каждого шороха, ко сну вполглаза, к необходимости всегда иметь оружие под рукой, к отрепьям и грязи? Только не говори, что такая жизнь тебе по душе, потому что ты солжешь. Ты не дикарка и не ужилась среди дикарей в Африке. Ты любишь шелковые юбки и европейский уклад жизни. Твой муж не ревнив и не глуп. Почему бы тебе не обрести, наконец, прочную крышу над головой и надежного покровителя? Если ты вздумаешь скрыться, Сандра, – право, мне будет жаль. Потому что у всех беглецов одна судьба. Вспомни твоего друга Каники. Это был дьявол, истинный дьявол! Но даже его настигла судьба, и с той стороны, откуда он меньше всего ждал. Не повторяй чужих ошибок, ты слишком умна для этого.

Соглашайся. Ты останешься при моей дочери и ее ребенке, потому что я увезу их с собой на Кубу. Я давал разрешение на брак совсем с другим человеком, а не с этим ловкачом. Она слишком молода, чтобы распоряжаться своей судьбой. Она сможет вернуться к нему, когда достигнет совершеннолетия, то есть после двадцати одного года. А до тех пор ей придется жить со мной, а ты могла бы за ней присматривать.

– Тебе придется увозить меня силой, – сказала Сесилия вызывающе.

– Именно это я и собираюсь сделать, дочь моя, – ответил капитан, поднимаясь. – Не рассчитывайте на заступничество местных властей. Я сейчас же добьюсь приема у губернатора и объясню, что к чему, и будь я проклят, если не сделаю этого немедленно. Я скоро вернусь, и до моего возвращения настоятельно советую подумать о том, что я сказал. До встречи, любезные.

Он ушел под общее гробовое молчание – только стукнула входная дверь.

Дальше все завертелось с быстротой урагана.

– Филомено, сынок, – спросила я, – твоя лодка готова?

– Как всегда, Ма.

– Вы с отцом собирайте воду и провизию на пятерых, одеяла, оружие и все, что надо. Энрике, иди, закрывай склад, оставишь все на бухгалтера.

– Но что ты хочешь делать, Ма? – спросил он.

– Не задавай вопросов, если хочешь увидеть своего ребенка через три недели, а не через пять лет. Делай! Сесилия, пошли наверх собирать баул. Мари-Лус! Пошли ко мне дядю Эдана и миссис Джексон.

Старую англичанку я оставила за экономку, якобы нанятую Санди Мэшемом. Я могла на нее твердо положиться. Брату я тоже велела назваться человеком Мэшема и прикинуться бестолковым: какой с губошлепа спрос?

– А вы, миссис Джексон, отвечайте одно: о нас знать ничего не знаете, где мы есть, но мистер Вальдес приедет месяца через два. Это все!

Дочку я с нами не брала, оставляла на попечение Эдана.

Двух часов не прошло с тех пор, как грохнула дверь за уходящим гостем, – а боковой ветер уже натягивал парус, и дальше и дальше на юго-восток уходил ямайский берег.

Мы держали направление на Кубу.

– Ма, – спросил Энрике, округлив глаза, – ты в своем уме?

– Я знаю, что делаю, сынок, – отвечала я. – Куба – последнее место, где будет искать нас твой тесть… а каково нас там искать, он хорошо знает.

Филомено изучил шкиперское дело совсем неплохо. Он прошел в виду Каймановых островов, оставив их по левую руку, и на какую-нибудь милю промахнулся мимо полуострова Анкон, слишком забрав влево, из-за опасения напороться на риф, которых было полно в заливе Касильды.

Нам повезло: Ма Ирене оказалась со своей воспитанницей там, в имении Агуа Дульсе.

Я на это даже не рассчитывала, думая договориться по-свойски со старым мулатом по имени Сократ, который служил за майораля и принимал приятельски нашего куманька Каники, и уж оттуда послать нарочного к старухе. Но этого не понадобилось.

Ма Ирене выслушала нас внимательно.

– Вам не будет тут спокойно, – сказала она. – Поезжайте в Лас Лагартес. Там тихо, туда не заглядывал даже тот дотошный жандарм, люди надежны и можно прожить хоть год, хоть десять.

Задолго до света заложили пароконную коляску; поехали мы по большой дороге вдоль побережья, а оттуда должны были свернуть в горы. До уединенного кафеталя было миль тридцать пять. Энрике все волновался и покусывал губы, но я уверила его, что беспокоиться нечего. Со стороны все выглядело очень прилично: едет молодая пара в сопровождении слуг, и внимания на нас не обратили.

И вот мы в доме, где витает дух нашего друга, где в угловой прохладной комнате, выходящей окнами в непроглядный лес, на стене висят его ружье и мачете, на столике – коробка сигар, в комоде – несколько пар грубых холщовых штанов и рубах, а на полке – четыре десятка разномастных книг, и первая из них о старинном оружии, та самая, что он приносил с собой в паленке.

Сумерки спустились мгновенно; с зажженным трехсвечником в руках вплыл старинный знакомый, портняжка Кандонго. Слышалось откуда-то приглушенное конское ржание.

Стрекотали сверчки, тягуче плакал сычик-дуэнде. Закрыть глаза – и словно лет десяток долой с плеч, так знакомы эти звуки и ощущение бегства. Вот сейчас послышится насмешливый резковатый голос:

– Ты вернулась на старые следы, кумушка?

– Не думала, но пришлось, брат мой. Судьба привела нас сюда, но без тебя эти горы пусты.

– Ты неправа, унгана Кассандра. У этих гор есть вы, есть и другие, с углями в сердце и огнем в крови.

– Нет другого такого, как ты. Почему ты захотел оставить нас, брат?

– Я исполнил свою жизнь, сестра моя. Я не мог закончить ее иначе: не по мне остаться с разбитой чашей в руках.

– Ты не жалеешь ни о чем?

– Я оставил по себе потомство на память. Что еще нужно человеку?

– Ждешь ли ты нас к себе на небесные тропы?

– Ваше время не скоро придет, ваши жизни еще не исполнены. Элегуа будет хранить вас, и Легба положит перекрестки земли и моря под ваши ноги. Помните меня на своих путях!

– Твои внуки и правнуки будут ходить по одним путям с нами…

Что это было? Я очнулась на широкой оттоманке в этой же комнате, надо мной – встревоженные лица мужа и сыновей. За окнами голубеет рассвет.

– Ма? Что с тобою, Ма? – спрашивают мальчики, но Факундо дает им знак молчать.

– Ты говорила с ним, моя унгана?

– Да, Гром.

– Ты сказала, что мы любим и помним?

– Да, мой друг.

Он кивает и натягивает мне одеяло под самый подбородок:

– Расскажешь все потом. А сейчас отдыхай: нам на многое нужны будут силы.

Глава семнадцатая

То ли он что-то чувствовал, то ли что-то слышал тоже? Я проспала до обеда; а когда проснулась, в доме стояла какая-то беспокойная суета.

Негры, вышедшие утром на работу, – как раз было время собирать кофейные зерна, – обнаружили на междурядье, на комковатой гряде, лежащую ничком оборванную женщину. Сначала подумали, что она мертва; но когда ее перевернули – оказалось, жива, хотя и без сознания. Это была негритянка лет около сорока, с расцарапанным лицом, сбитыми до живого мяса ступнями и огромным животом. Схватки начались, едва успели донести несчастную до барака. Ребенок родился мертвым, а женщина пришла в сознание через несколько часов.