Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остался я один неприкаянный. Но пофартило и мне. Из парной вывалился крупный красный мужик, подбежал к своей шайке, в которой уже была холодная вода. Он сунул для начала в таз голову и задержал дыхание на минуту. Здоровый мужик был. Вынырнул и, не обливая тело, взял в левую скользкое мыло хозяйственное, в правую – огромную как полотенце мочалку и легко выдыхая мокрый воздух, тяжело побрёл к шкафчику своему. Переборщил, видно, с парной. Тут и я сел. Оказались, что находимся мы друг от друга далековато. Тут Шурик применил несколько элегантных дипломатических приёмов и ещё через двадцать минут мы сидели в рядок. Три стола подряд – наши. Мы по очереди обработали столы кипятком, то же самое сделали с шайками и начали с удовольствием мыться. Я намыливался и попутно в сто первый раз любовался моечным столом. Это было неподдельное произведение искусства ручной работы. Не в бане ему стоять, а в кабинете председателя горисполкома. Толстое тело стола выточено было из куска серого гранита. Ножки к столу мастер придумал необычные. Вырезал из цельного тонкого гранитного пласта внутреннюю дугу. Получились полукруглые ножки, вставленные в продолбленное по размеру углубление в массе стола. Нигде никогда ничего подобного по простоте исполнения и завораживающей, совершенной красоте, я не встретил до сих пор. У стола были мягко закругленные бока, два параллельно прорезанных углубления, в которые стекала лишняя вода. Она сливалась на пол, а тот, кто мылся, сидел не в луже воды, смешанной со смытой грязью, потом и мылом.
Он совершал гигиенический моцион в культурной обстановке, сидя на практически сухом столе, да ещё на таком красивом.
– Слышь, Славка, – Шурик махнул мне мочалкой. – За водой пойдешь, то мыло в мыльнице и вихотку клади на середину столика. Чтоб никто не занял пока ты там себе разбавляешь горячую холодной. Я так и сделал. Набрал воды в меру горячей и с большим удовольствием стал намыливаться, потом намылил мочалку из куги, настоящую, природную, прочную и шершавую как тонкая наждачная бумага.
Мылись мы долго, делая десятки забегов за водой за час. Натирали друг другу спины до пурпурного цвета, а сами себя не то, что не жалели, а просто-таки испытание творили каждый себе на стойкость к горячему и холодному, на терпимость к жесткой мочалке и добротному коричневому мылу с берёзовым дёгтем, которое пахло так, что не будь это баня, лично я выкинул бы его так далеко, как в лучшие времена швырял на соревнованиях имитацию гранаты.
Время ползло медленно, как пар из парной, когда кто-то открывал дверь.
И настал-таки, прозвучал призывно наконец долгожданный и самый важный банный аккорд. Подошел сбоку, незаметно и плавно «мокрый» банщик Иваныч к отцу моему и сказал, маня за собой одной только интонацией.
-Борис Палыч, мой лучший березовый помощник просит всю вашу троицу отведать его угощения по полной программе. Только шайки водой наполните, поставьте рядом с мочалкой и мылом. И пошли!
Мы налили шайки. Банщик Иваныч принес два молодых веника. Один из берёзы. Из такой, какая растет и во Владимировке. С крупными листьями и длинными ровными ветками.
Мы поглядели друг на друга, на Иваныча и веники. И Шурик задорно так подколол нас:
– А они, Иваныч, жару боятся. Городские. Мы-то у себя в деревне баньку до ста греем. Аж шкура пятнами под жаром идёт. А городским и ваш лёгкий парок – почти казнь.
– Вот же балабон! – засмеялся отец. – А чем болтать, пошли проверим веником да парком хорошим – кто тут у нас покрепче, городские или ты, дерёвня неотесанная.
И мы пошли туда, откуда все возвращаются обновленными, просветленными и готовыми к житейским подвигам. В святая-святых бани нашей. В парную. За острыми ощущениями и несравненной пользой.
Иваныч-банщик первым вошел. Веников у него было два. По одному в руке. Один был большой берёзовый, а второй – куцый, без листьев. Ветки с шишечками светло-зелеными. Они вместо листьев на ветках. Нет, коротенькие скрученные листочки вроде имелись на ветках. Но всё равно выглядел он по-дурацки. У нас в школе дворник метлой двор метёт. Вот на неё этот веник и смахивал
Народу на каждый полок набилось как в автобус, когда все на работу едут. А полков – широких деревянных сидений от стены до стены, почти от пола и почти до потолка, поместилось в парной пять штук. Получилась такая лестница без перил. На вершине лестницы сидели самые, наверное, хладнокровные мужики. Если внизу даже стоять было жарко, то все, кто сидел на двух верхних полках, по всем законам химии и физики, которые я уже учил в школе, должны были вскипеть изнутри и расплавиться до состояния жидкости. Но каждый раз, когда я приходил в парную, на самом верху обязательно жарился мужик, всегда другой, который орал нижним, населяющим первый полок:
– Эй, братки, а ну, плесни, кто поближе, ковшик на камушки!
– Да засохни ты там! – угрюмо отвечал один из нижних. – Хрена тут плескать, когда и внизу сидеть – уши скоро отклеются.
Тогда верхний хладнокровный поднимался и сходил вниз, наступая на разные части тела красных людей, совал руку в бочку, доставал полный ковш воды и метал её в нишу стены, На дне ниши лежали в два этажа друг на друге раскаленные булыжники. После броска двух литров воды на камни из ниши вырывалось похожее на дым от взрыва кипяченое облако пара перегретого. Оно, как высший военный командир приказывало всем: «Ложись»! И народ сгибался в три погибели, ложась друг на друга, чтобы пониже была голова. Обжигающего урагана из испарившейся за долю секунды воды боялись все и прятались от него как могли. Хотя, что странно, в парную ходили именно за этими мазохистскими ощущениями.
Я присел на корточки, не поднимаясь на полок, а Шурик с отцом поползли, вежливо раздвигая обомлевшие от жары тела, и уселись на предпоследней площадке. Банщик опустил оба веника в бочку. Размягчал листья. Взгляд мой недоверчивый к одному из веников он отловил ещё до парной. Поэтому достал его из бочки, пошел, подержал над камнями и дал мне понюхать. Запах веник имел одеколонный. Приятный своей свежестью и ароматом, который если и напоминал одеколон, то очень уж дорогой, французский. Я читал, что французские одеколоны и духи – это вершина искусства парфюмерного.
-Это, малой, можжевельник. Мне присылают эти веники из Ташкента. Лечебный веник. Мало кто знает, что после него кровь начинает улучшаться и правильно течь внутри человека. А для здоровья это главное. Кровь, она ж не
