Записки бывшего милиционера - Эдуард Скляров

Дело рассматривал один из старейших судей Соломбальского райсуда, который почему-то решил, что ни с доводами М.В., ни со мной как защитником можно не считаться. Процесс он провёл быстро, с массой нарушений и не очень-то обращал внимание на присутствующих, а их было достаточно много, так как дело вызвало интерес не только у знакомых М.В. Секретарь судебного заседания, будучи левшой и не успевая вести протокол — к чему она особенно-то и не стремилась, — вообще перестала записывать что-либо и на протяжении почти всего процесса «смотрела в потолок», надеясь, как я думал, на звукозапись, если таковая велась.

Не совсем чёткие движения судьи родили у меня мысль о его нетрезвости. Так или иначе, через 1,5–2 часа был оглашён приговор — год условно и штраф. Судья, видимо, рассчитывал, что мягкость наказания заставит М.В. отказаться от обжалования, но он не знал, что для М.В. иметь судимость значит отказаться от мечты своей жизни — уехать из России и жить за границей.

Изучив протокол судебного заседания, я был поражён тем, что он содержал описание ряда обстоятельств, которых вообще по делу не было, их не было в документах, о них не говорили в суде. Например, изъятый у М.В. процессор, согласно протоколу судебного заседания, во время изъятия был следователем упакован в мешок. На самом деле процессор изъяли без всякой упаковки, на его задней стороне, где расположены разъёмы для подключения, было наклеено несколько поперечных полосок бумаги, что совершенно не мешало при необходимости использовать процессор, не нарушая эти наклейки. Интересно то, что эту запись мы обнаружили при повторном прочтении протокола. При первом ознакомлении такую запись ни я, ни М.В. не видели. И таких «непоняток» по делу было много. Среди них обнаружилось ещё одно странное обстоятельство: тот самый профессионал по ПК (Г.) был допрошен на следствии, но очная ставка с М.В. не проводилась, не было Г. и на судебном заседании, и судья сделал всё, чтобы его не вызывать и публично не допрашивать. Все наши ходатайства о вызове в суд Г. и его допросе в суде были проигнорированы, и это при существенном расхождении показаний М.В. и Г.! Перечисленные детали навели меня на мысль — не является ли М.В. жертвой оперативной разработки подразделения «К» и не является ли Г. человеком, сотрудничавшим с этим подразделением, — и заставили отнестись к материалам дела с максимумом внимания. Теперь я не пропускал уже ни одной мелочи, ни одного шага, ни одной минуты из тех обстоятельств, при которых было совершено «преступление», и убедился, что оно было подстроено, то есть спровоцировано, именно специалистом Г., и по закону его должны были привлечь к уголовной ответственности, по крайней мере, как соучастника в роли подстрекателя. Однако его не только не привлекли ни к какой ответственности, но, по сути, спрятали, так как мои попытки найти Г. ни к чему не привели.

Всё это позволило мне в кассационной жалобе привести такие аргументы, что отмахнуться от них просто так было нельзя. Незаконный приговор был отменён. Новое расследование — а дело было отправлено на доследование — ещё больше запутало обстоятельства совершения преступления, что дало нам право более убедительно требовать розыска Г., проведения очной ставки, экспериментов в части хронологии и очередности событий и т. д. Одним словом, следствие вынуждено было прекратить дело в связи с отсутствием в действиях М.В. состава преступления.

Думаю, читателю интересно будет узнать, что в настоящее время М.В. уже третий год живет за границей, а за время, предшествующее отъезду, он успел параллельно закончить три вуза (медицинский, юридический, экономический) и изучить три языка — английский, немецкий и французский. Вот такие кадры, к сожалению, теряет Россия.

Продолжая рассказ о своей работе в сфере уголовной юриспруденции, должен сказать, что в 2003 году — после того, как законодательно было запрещено частным юристам быть защитниками по уголовным делам — я стал адвокатом, сдав квалификационный экзамен. Это повысило мой статус как юриста, но лично мне пользы принесло немного. Более того, появились определённые обязанности, общие для всех адвокатов, хотя и не слишком обременительные, но сковывающие мою независимость (к которой я всегда стремился), например, участие в уголовных делах по назначению, консультации граждан в общественных приёмных партии «Единая Россия», членом которой я не являлся и не являюсь, и так далее.

К этому времени моя старшая дочь Ирина работала мировым судьёй, и наступил момент для решения вопроса, быть ли ей судьей на второй срок. Открытым текстом ей заявили, что шансов практически нет, поскольку у неё есть родственник-адвокат. Короче, я подал заявление и перестал быть адвокатом, о чём, кстати, ничуть не жалею. Я снова стал свободным юристом, свою работу определяю, как считаю нужным, избавился от уголовных дел, участвовать в которых стало морально тяжело, избавился от необходимости посещать следственный изолятор (СИЗО), где содержатся обвиняемые и подсудимые, в отношении которых избрана мера пресечения в виде заключения под стражу. Если в молодости, будучи следователем, я посещал СИЗО без проблем, то с возрастом стало тяжело работать с арестованными, особенно с теми, кого посадили по глупости следователей и судов без всякой на то необходимости. Но больше всего стала убивать специфическая тюремная вонь, она стала для меня абсолютно непереносимой.

Вспоминая свой труд в качестве следователя, явно вижу изменения, произошедшие за сорок лет. Есть плюсы, к которым я бы отнёс нынешнюю большую самостоятельность и независимость следователей, но есть и минусы. Даже простое сравнение содержания обвинительных заключений, которые составлялись следователями по итогам расследования дела в моё время и составляются теперь, показывает большую разницу: ранее это было, по сути, краткое резюме со справочным разделом по материалам дела, а теперь — подробное изложение в одном документе содержания всех имеющихся в деле документов, всех обстоятельств, установленных следствием, всех доказательств, имеющихся по делу, и подробнейший текст обвинения, который опять-таки повторно содержит описание всех обстоятельств совершённого преступления. Судье, по сути, не нужно листать тома дела, ему достаточно прочитать обвинительное заключение. Но в этом-то, мне кажется, и есть большой минус, так как при наличии одних и тех же материалов обвинительное заключение можно составить так, что и расстрела будет мало, а можно и так, что будет достаточно условного наказания.

И ещё один отрицательный момент я обнаружил в работе современных следователей. Нормы уголовно-процессуального кодекса, регламентирующие вопросы возбуждения или отказа в возбуждении уголовного дела, таковы, что не допускают произвольного подхода следствия к этому вопросу. Закон требует наличия, во-первых, повода, то есть информации в любом виде о совершённом преступлении, и, во-вторых, основания, то есть достаточных данных о совершённом преступлении. К примеру, взял человек чужую вещь, присвоил её без оплаты, хотя и обещал собственнику заплатить, да и денег, как оказалось, у него для оплаты-то не было. По закону уголовное дело должно быть возбуждено безусловно. Но в нынешнее время следователи требуют, чтобы в заявлении уже были доказательства, что человек ещё до того, как взять чужую вещь, имел умысел на её присвоение без оплаты. Если умысел не доказан, то следует отказ в возбуждении уголовного дела, так как нет, видите ли, состава преступления, и добиться чего-либо заявителю практически невозможно. В моё время такие действия следователя расценивались как сокрытие преступления, и за это он получал дисциплинарное, а порой и уголовное наказание.