На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Вот об этом Липат и вел с Тихоном разговор всю дорогу. Он успокаивал Тихона, как мог, уверял его в том, что на этот раз начальство будет собирать старых солдат, потому что они обучены военному делу, проходили словесность и ружейные приемы и хорошо могут охранять казенные склады.

— А вас, ратников, ведь обучать еще надо, — говорил он Тихону. — Ведь не поставишь, к примеру, тебя сразу на часы. Какой ты часовой, когда и из дробовика-то стрелять не умеешь. А потом, что тебе беспокоиться? Ведь тебе уж перевалило за сорок три года. А ратников старше сорока трех лет не берут. Это я уж точно знаю. Ведь все время около начальства верчусь.

Доводы Липата, видимо, мало действовали на Тихона, и он продолжал плакаться на то, что на этот раз ему все равно не миновать мобилизации. А мобилизацию эту надо ждать со дня на день, потому как Иван Акентич опять чуть не каждый день заглядывает в свой окованный ящик и проверяет в нем красные пакеты. А эти красные пакеты — дело известное. Как развезут их нарочные по волости, так и начнется светопреставление — сплошной рев да плач. Последних мужиков угонят. Хоть бы с хлебом дали управиться, как-нибудь собрать эти злыдни, которые уцелели от засухи.

Потом Тихон с Липатом перешли к разговору о нынешнем урожае. Хлеб после дождиков, благодаренье богу, немного выправился. И травенка понаросла. Так что и сенишка все понемногу понакосили. Зиму как-нибудь продержаться можно. Ну а с весны там уж как бог велит… В общем, все бы ничего, если бы не эта война. Она всех доведет до ручки. И народ уж обессилел, и государство скоро прахом пойдет.

Так в жалобах на недород да на войну мы доехали до Новоселовой, задержавшись дольше обычного на комском перевозе. Попутчиков по ту сторону на этот раз не было, и мы с Липатом и Тихоном здорово упарились крутить проклятое паромное колесо.

В Новоселовой я, не заходя к родственникам, сразу же заявился в знакомый мне флигель, в канцелярию крестьянского начальника. Студент встретил меня приветливо и объяснил, что на этот раз вызвал меня по особому делу. В Новоселовой при волостном правлении имеется большой архив. Больше чем за сто лет. И приехал из Красноярска один ученый человек поработать в этом архиве. И ему надо будет кое в чем помочь.

— Пойдем в волостное правление. Он, наверное, уж там.

Студент замкнул свой флигель, занес ключи на квартиру крестьянского начальника, и мы отправились в волостное правление. Поднялись на галерею, соединяющую два дома, в которых помещается волостное правление. Здесь студент оставил меня одного и прошел в правый дом узнать, где находится сейчас приехавший из Красноярска ученый человек.

Я остался ждать встречи с этим человеком. Я, конечно, немного побаивался, так как никогда не видел еще ученых людей. Ученый человек, да еще из Красноярска… Кто его знает, что он за человек и зачем черт принес его сюда, в новоселовский архив. И, главное, как я буду ему помогать? Не нашел себе другого архива для работы.

Кроме того, меня подавляло и здание Новоселовского волостного правления, и люди, которые в нем находились. Это действительно волостное правление, а не простой деревенский крестовый домишко, как у нас в Коме. На галерею все время поднимались и проходили в левую половину мужики, какие-то сердитые, чем-то недовольные. Кроме меня, здесь стояли еще люди, одетые по-городскому, тоже чем-то недовольные. А потом из правой половины в левую с независимым видом прошел какой-то человек. Он мимоходом бросил людям на галерее несколько слов. Может, это заседатель новоселовский, а может, и сам старшина. А потом из левой половины вышел красивый молодой человек в пиджаке, в рубашке с галстуком и в брюках навыпуску. Он насвистывал какую-то песню и, не обращая на нас внимания, прошел на правую половину волости.

Через некоторое время оттуда вышел мой студент.

— Ну, пойдем знакомиться с Кузьмой Кузьмичом. Он здесь, в архиве.

Сначала мы вошли в большую комнату, предназначенную, видимо, для сторожей и ходоков. В ней стоял в углу большой стол и имелась плита. Слева виднелись две камеры для арестантов. В общем, все было как у нас в Коме, но только получше, подобротнее. У нас, например, двери у арестантских камер были сколочены из простых досок и сделаны с окошечками, в которые были вставлены тоненькие железные прутья. А тут двери были обиты листовым железом, а в окошечки вставлены толстые железины.

Кроме того, здесь была еще одна дверь, через которую мы вошли в большой коридор, и только через него попали в новоселовский волостной архив. Этот архив занимал всю вторую половину дома. Он был весь уставлен полками, забитыми перевязанными пачками дел. В архиве было прохладно, пахло пылью, сыромятной кожей и мышами, которые, видимо, где-то здесь обосновались на жительство. Два окна, выходящие на улицу, были настежь раскрыты, и около них за большим, грубо сколоченным столом сидел человек, которого студент называл Кузьмой Кузьмичом. По одежде он ничем не отличался от нашего Ивана Иннокентиевича. Был в таком же пиджаке с жилеткой, в длинных брюках навыпуску. Так же, как у Евтихиева, у него имелась небольшая козлиная бороденка. Но только, в отличие от Евтихиева, он был сухопарый и носил на носу большие золотые очки. Увидев нас, он встал из-за стола и пошел к нам навстречу.

— Ну вот, Кузьма Кузьмич, привел вам помощника. Надеюсь, вы останетесь им довольны. Мальчик старательный. Пишет четко, красиво. Только не особенно быстро. Зато почти без ошибок и без помарок.

— Ну что же, будем знакомы, — сказал Кузьма Кузьмич и подал мне руку. — Как звать-величать?

Смутившись, я назвал свое имя и отчество.

— А родом откуда?

— Из Кульчека…

— А мать откуда? Из Черной Комы?

— А мать из Черной Комы, — ответил я, удивившись тому, что Кузьма Кузьмич знает, откуда родом моя мать.

— Так вот, Иннокентий Гаврилович, будешь работать со мной в этом архиве. Долго я тебя здесь не продержу. Но денька три-четыре придется посидеть. Спасибо вам, Александр Евсеевич, что устроили мне помощника. Надеюсь, мы с ним сработаемся: Ну что ж, Кено, приступим к делу!

Тут Кузьма Кузьмич вынул золотые часы из жилета, посмотрел на них и сказал:

— Часика два еще поработаем…

— Кузьма Кузьмич, к четырем вас ждут сегодня к обеду у Купчиновых…

— Благодарю вас. Непременно буду. А вы заходите в свободное время поболтать…

— Обязательно, Кузьма Кузьмич…

Пока Кузьма Кузьмич разговаривал со студентом, я немного осмотрелся. Меня поразила величина новоселовского архива. У нас в Коме тоже есть архив. Но маленький, только за десять лет. И помещается он во дворе, в простом амбаре, без окон. Нынче летом Иван Иннокентиевич заставил нас с Петькой проверять его. Петька все время куда-то убегал, оставляя меня работать в амбаре одного. Три дня провели мы за проверкой архива по старой истрепанной описи. А потом я эту опись несколько дней переписывал в новую, пронумерованную, прошнурованную и припечатанную сургучной печатью книгу.

А новоселовский архив был за сто с лишним лет и весь был заставлен высокими полками. И все полки были забиты делами. Несколько дел с закладками лежало на столе у Кузьмы Кузьмича и на длинной скамейке посредине архива.

После ухода студента Кузьма Кузьмич объяснил мне, что я должен буду делать. Оказывается, мне придется переписывать для него здесь некоторые бумаги, которые он разыщет в разных делах. Тут он взял из отложенной на столе пачки одно дело восемьсот четырнадцатого года под названием «Ведомость о состоянии ясашных в Красноярском округе жительствующих», раскрыл его и попросил меня прочесть. Эта ведомость была написана не особенно разборчиво, с какими-то завитушками. Многие слова я не мог разобрать, а некоторые были мне непонятны. Кузьма Кузьмич следил за мной, помогал прочитывать неразборчивые слова, а некоторые из них даже выписал на особую бумажку. После того как мы разобрались с этой ведомостью, он попросил меня переписать ее, но непременно, не стесняясь, переспрашивать неразборчивые места.

А потом он устроил меня за стол поближе к окну, вручил это дело и придвинул чернильницу.

— Так что начинай, а я буду рыться по полкам. Может, еще найду что-нибудь интересное. Архив у вас, надо прямо сказать, замечательный.

И он полез под самый потолок разыскивать другие интересные дела, а я принялся переписывать «Ведомость о состоянии ясашных в Красноярском округе жительствующих». В ней перечислялись какие-то ясашные инородцы, которые проживали в то время в Новоселовской волости.

Оказывается, они проживали в 1814 году во многих деревнях Новоселовской волости. Одни оседло (98 душ), а другие вели кочевой образ жизни (184 души). Деревни на левом берегу Енисея, в которых проживали эти ясашные — Кузурба, Бараит, Малый Имыш и другие, меня не интересовали, а интересовали деревни на правом берегу, которые входили теперь в нашу Комскую волость. И тут оказалось, что больше всего этих ясашных проживало в то время в нашей Черной Коме. Их было здесь больше двадцати человек. И среди них имелся даже князек Никита Григорьевич Тахтараков с детьми и братьями (десять душ). А потом еще две семьи Дружининых (восемь душ) и Еремеевых (три души). И жили они хлебопашеством. Сам князец Тахтараков пахал три с половиной десятины, а его родственники две с половиной. Сверх хлебопашества они занимались еще звероловством и рыболовством, «но не изобильно». И хотя эти Тахтараковы, Дружинины и Еремеевы проживали тогда в Новоселовской волости, но в ведомости было записано, что они являются инородцами Яринской землицы, Тинской волости.