Белый ниндзя - Эрик Ластбадер

Шизей закричала и рванулась. Если бы она не схватилась за широкие плечи Конни Танаки, она бы неминуемо упала, почувствовав смерть своего брата-близнеца, как Земля чувствует затмение Солнца.

Она судорожно хватала ртом воздух. Ощущение было такое, словно жестокий скальпель хирурга в мгновение ока отсек у нее какую-то важную часть тела, к которой она так привыкла за годы своей жизни.

Тьма, жуткий холод бесконечной ночи. А затем, как по волшебству, из схваченной морозом почвы выбежал нежный росток. Свет и тепло возвращались.

Один удар сердца: тук! — вместо двух: тук-тук! Тишина взамен пляски смерти; спокойствие, сменившее лихорадочный звон. Шизей начала дышать. Темные, блестящие кольца сознания Сендзина отпустили.

— С тобой все в порядке? — спросил Конни.

— Да, — с трудом выдавила Шизей. — Теперь все.

И тотчас же боль стала отпускать Николаса. Бренная оболочка Сендзина Омукэ, дорокудзая, лежала, раскинувшись, на ступеньках лестницы, жалкая, как всякий прах. Темные колебания прекратились.

Дальние звоны, как эхо, потом — тишина.

Кокоро успокоилось.

Остров Марко — Токио — ВашингтонВремя настоящее, лето — осень

Солнце сияло над всей юго-западной Флоридой, когда Николас и Жюстина проезжали на взятой напрокат машине через дамбу Сан-Марко, чтобы попасть на остров Марко.

Лью Кроукер и Аликс встретили бы их в аэропорту Форт Майерс, если бы не неожиданно подвернувшийся фрахт: пришлось выйти в море. К полудню должны вернуться.

Николас свернул на бульвар Коллиера, направляясь в сторону доков, где была стоянка Лью. Они проехали мимо роскошных частных вилл, окруженных буйной тропической зеленью, затем мимо кооперативных стандартных домиков, стоящих вдоль берега, о который ласково плескались прозрачные волны Мексиканского залива.

Николас заехал на стоянку, выключил двигатель. Какое-то время они сидели неподвижно, прислушиваясь к ветру, шевелящему пальмовые листья, к крику чаек, наблюдая за пеликанами, как те по-змеиному извивали шею, процеживая сверкающую алмазами воду в поисках пищи.

— Жюстина, прости меня, — сказал вдруг Николас. — С самого начала я отгородился от тебя. Я думал, что так будет лучше, что так я смогу спасти тебя от того, что неминуемо должно было случиться со мной. — Он взял ее за руку. — Но это еще не все. Я отгородился от тебя даже раньше. Я так радовался, что вернулся в Японию, что мне просто в голову не приходило, что ты можешь относиться к этому иначе — что ты НЕ МОЖЕШЬ НЕ ОТНОСИТЬСЯ к этому иначе. Ты не знала языка и обычаев страны, среди моих знакомых не было твоих сверстниц, с кем ты могла бы подружиться. И, главное, ты скучала по дому.

— Ник...

— Не перебивай, дай мне закончить. — Соленый ветерок играл ее локоном. — По иронии судьбы, благодаря Сендзину я обрел тебя снова, начав понимать корни нашей размолвки. Но затем я предал тебя во второй раз. Я использовал тебя, чтобы заманить в ловушку Сендзина, лишить его хотя бы части его могущества, которое росло с каждым часом. Я подставил тебя. Это был рассчитанный риск, признаюсь, потому что я уложил тебя на кушетку в самом центре сцены во время представления страшной пьесы, которую я сочинил. Но...

Рука Жюстины прикоснулась к его губам, заставив замолчать. Солнце сияло в ее глазах, отчего они стали зелеными-зелеными. Красные точечки плавали в этой зелени, как отблески далеких костров.

— Ник, если бы ты знал, как сильно я тебя люблю! Слова ничего не значат. Но ты можешь заглянуть в мою душу — после событий последних дней, я знаю, ты умеешь это делать. И ты почувствуешь, что чувствую я. — Она поднесла его руку к губам, поцеловала ладонь. — Я благодарю Бога за то, что он внушил тебе рассказать мне все как есть и что это не то, чего я так боялась. Ник, долгое время я была убеждена, что твоя неприязнь ко мне вызвана тем, что ты винишь меня в смерти нашей дочери.

— Жюстина, как ты могла...

— Помолчи, пожалуйста. Дай мне закончить. Беда моя заключалась в том, что я действительно мучилась от чувства вины. Ты об этом не знаешь, потому что я боялась в этом признаться даже самой себе, но меня приводило в ужас, что у меня родится ребенок. И когда наша дочь умерла, мне запала в душу мысль, что мой страх каким-то образом убил ее...

Она откинула локон со лба.

— А что касается Сендзина, ты сделал то, что был вынужден сделать. Не ты меня вовлек в кровавую драму, а Сендзин. Твоя реакция на это была единственно правильной. Никто, кроме тебя, не смог бы остановить его. В этом я уверена.

Она крепко поцеловала его в губы.

— Теперь все позади. Во мне растет новая жизнь. Наше дитя, Ник. И я не боюсь этого. Я хочу его так же страстно, как я хочу тебя. И очень скоро мои желания сбудутся, и это будет чудесно.

Она положила ему голову на плечо, почувствовала силу его рук, обнимающих ее.

— Господи, как я тебя люблю, — прошептала она.

Из-за мыса вынырнула лодка Кроукера. На носу стояла Аликс. Держа руку щитком над глазами, она старалась разглядеть их на берегу. Они замахали руками, и Аликс улыбнулась, махая в ответ. Через десять минут лодка подошла к причалу. Аликс сразу же спрыгнула на доски и помчалась к ним, чтобы поскорее обнять. Лью Кроукер помогал своим клиентам с их уловом: потрясающей величины меч-рыбой.

Он прекрасно выглядел, загорелый, подтянутый. Флоридское солнце наградило его несколько пиратским прищуром глаз, и волосы он отпустил немного подлиннее, чем в бытность свою детективом в нью-йоркской полиции.

— Привет, Ник!

— Лью!

Они пожали друг другу руки, потом обнялись.

Немного позже, на борту «Капитана Сумо», Лью Кроукер предложил: — Мы уже отошли на несколько миль от берега. Как насчет того, чтобы поохотиться на меч-рыбу? Сегодня хороший день для рыбалки.

Николас покачал головой.

— Спасибо, но я бы предпочел несколько другой вид отдыха. Немного устал от охоты и убийств.

Кроукер бросил на него быстрый взгляд.

— Уж не превратился ты в своей Японии в чертова вегетарианца?

Николас засмеялся:

— Боже мой, Лью, до чего же я рад тебя видеть!

— Да. Какое-то время я думал, что нам с тобой больше не суждено увидеться на этом свете.

— Друзья слишком важны в жизни, чтобы их терять, — заметил Николас.

— Эй, дружище, смотри-ка, что я тебе сейчас покажу! — Кроукер запустил руку в большой холодильник, стоящий на палубе, и извлек оттуда две банки пива. Одну бросил Николасу, другую поднял в левой руке. Титаниево-графитовый протез, который медицинские кудесники из Токийского университета приделали к его культе, был похож отчасти на монтажные фиксаторы, отчасти на щитки какого-нибудь экзотического ракообразного. Кроукер говорил, что первое время он надевал на протез перчатку, но скоро понял, что она выглядит на руке довольно глупо, особенно в тропическом климате.

— Вот смотри!

Рука Кроукера сжалась. Раздался звук, похожий на небольшой взрыв. К небу взметнулся гейзер пенистого пива и, опускаясь вниз, изрядно окатил их обоих. Рука разжалась, и на палубу упала сплющенная банка.

Кроукер рассмеялся, заметив выражение лица Николаса.

— Пожалуй, этого даже ты не сможешь сделать, — сказал он добродушно.

Стоя за штурвалом, Аликс кивнула на них Жюстине:

— Посмотри, прямо как дети! До чего же здорово, что вы с Ником выбрались к нам! Сколько же сможете погостить?

Глядя на разыгравшихся больших детей, Жюстина сказала с грустью:

— К сожалению, не так долго, как хотелось бы.

Киллан очнулась, когда сумерки стали просачиваться сквозь открытое окно. К кисти привязана капельница, по которой в ее вену поступала питательная жидкость. На стуле рядом с кроватью темнел сгорбленный силуэт. Лица не было видно, но Киллан сразу узнала эти старые, натруженные руки, когда на них упал мягкий свет. Искривленные пальцы не потеряли былой ловкости, сгибая туда-сюда листок рисовой бумаги. Вот уже и готова фигурка поднявшегося на дыбы коня. Слегка повернув голову, Киллан увидела на подоконнике целый бумажный зверинец, сделанный ласковыми руками бабушки.

— Дай попить. — Голос хриплый, какой-то каркающий. Бабушка поднялась, поднесла к губам Киллан фарфоровую чашку. Тепловатый чай, ароматный, восхитительный. Выпила до капли. Потом опять закрыла глаза, уснула.

Когда она снова проснулась, в окно струился яркий свет дня. Бабушка сидела на том же месте, и ее пальцы работали, работали. Еще зверюшки. Разные. Оригами. Почувствовав какое-то движение подле кровати, Киллан повернула голову. Отец.

— Пить хочу. — Все то же карканье.

Бабушка поднялась было, но Кен Ороши остановил ее.

— Я сам. — Он поднес чашку, и Киллан с жадностью выпила.

— Помню, как я поил тебя холодным чаем, как сейчас, когда ты была маленькой, — сказал Кен Ороши. — Ты ужасно болела в детстве. Твоя мать просто с ума сходила, тревожась за тебя. — Он поставил чашку. — Врачи проинструктировали меня, чтобы я сказал тебе, когда ты очнешься, что прошла уже неделя, как тебя принесли сюда. Они предупредили, что, очнувшись, ты можешь быть немного дезориентирована во времени. — Его глаза изучали ее разбитое, опухшее лицо. — Полицейские мне все рассказали.