На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— На суде надо было все это рассказывать, Лалетин. Судьям, а не мне. Почему три раза не являлся в суд?

— Так это ж ребенку ясно, что все это дело липовое! Неужто надо ехать в суд да все это обсказывать! А для чего же там сидят судьи? Неужели они не видят, где черно, где бело.

Студент давно перестал писать свои бумаги и слушал этот разговор. Мне тоже было интересно.

— А что я жалобу на суд не подал, — продолжал мужик, — так я сначала не поверил такому-этакому. Засудить в каталажку ни в чем не повинного человека! А потом, когда мне все это втолковали, я приехал к здешнему мировому. Рассказываю ему, что и как было это дело. А он послушал меня да и говорит: «Я, — говорит, — такими пустяковыми делами не занимаюсь. Я, — говорит, — работаю по большим делам — по убийствам, по грабежам, или кто кого покалечит как следует или нанесет ножевую рану. А с этим делом, — говорит, — надо теперь ехать в Минусу на какой-то съезд крестьянских начальников». Ну, я послушал, послушал его и думаю, зачем мне ехать в Минусу, триста верст киселя хлебать, и разыскивать там какой-то съезд крестьянских начальников, когда у нас в Новоселовой сидит и заправляет делами свой крестьянский начальник…

— Поздно ты, Лалетин, вздумал хлопотать об этом. Приговор суда вошел в законную силу, и теперь его никто уже отменить не может. Так что хочешь не хочешь, а придется тебе отдежурить в волостной тюрьме двое суток. А теперь бери свою жалобу обратно и уходи отсюда. Нам говорить с тобой не о чем…

Тут крестьянский начальник сунул мужику его прошение и захлопнул окошко. Мужик оторопело стоял перед закрытым окном и, видимо, не мог сообразить, что ему делать дальше. Он повертел прошение в руках, взял его из правой руки в левую, а потом из левой руки опять в правую и наконец понял, что как ни крутись, а придется ему теперь садиться в новоселовскую каталажку. Тогда он стал махать под окном своим прошением и кричать:

— Выходит, ни за что меня в тюрьму! Да как это так! Да с какой стати! Да за меня все обчество поручится, что я ни в чем не виноват! Да я ему — туды его растуды — покажу, как меня в тюрьму сажать! Они, кузурбинские, все там заодно против наших легостаевских за то, что мы выжили их из нашего Гнилого ключика! Пять лет пасли овец на наших местах, а теперь не ндравится! Вот и мухлюют!

Долго бы еще легостаевский мужик кричал и ругался под окном у крестьянского начальника, если бы сюда не пришел пристав в сопровождении урядника. Он сразу подошел к легостаевскому мужику, уставился на него и спросил:

— Ты что, хочешь, чтобы я тебя в каталажку упрятал?

Легостаевский мужик, видимо, понял, что пристав действительно может укатать его в каталажку. Но все-таки он выдержал свой характер и спросил пристава:

— За что это в каталажку?

— За то, что орешь тут на весь двор…

— Я не ору, а дело говорю, — произнес легостаевский мужик, заталкивая свое прошение за пазуху. — Понасажали тут разного начальства невпроворот. В каждом доме по начальнику. А толку никакого не добьешься. — И не торопясь пошел со двора.

— Слушай, Герасим Петрович! — сказал крестьянский начальник. — Когда ты наконец установишь у меня при канцелярии дежурный пост? Сам видишь — невозможно работать!..

— А кого я тебе поставлю, если у меня по одному уряднику на волость. Вот дадут стражников на стан, тогда можно будет установить здесь официальный полицейский пост…

— Когда же они будут, эти твои стражники?

— Обещают.

— Я это «обещают» уж давно слышу. Когда же они все-таки будут?

— Как только вопрос разрешится в высших сферах…

— А когда он там разрешится? В чем там дело?

— В политике. Щекотливый вопрос. Его надо будет решать через Думу. А в Думе начнется перепалка. Начнут обвинять правительство в усилении полицейского аппарата.

— Не понимаю… На основании «Учреждения Сибирского» в Западной Сибири еще с девяносто второго года была введена пешая и конная полицейская стража. На две с половиной тысячи душ населения полагался один стражник. Разве нельзя распространить этот закон на Восточную Сибирь?

— Нет теперь в Западной Сибири полицейской стражи. И Западная и Восточная Сибирь с девяносто восьмого года управляется на основании высочайше утвержденного мнения Государственного совета о преобразовании крестьянских учреждений в губерниях Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской. По этому положению каждый уезд делится на определенное число полицейских станов и на каждую волость полагается один конный полицейский урядник. Так, как это у нас сейчас…

— А закон от четвертого мая девятьсот третьего года? Для охраны общественного спокойствия и порядка по нему в каждом уезде должна быть организована уездная полицейская стража.

— Да! Но только во внутренних губерниях. Этот закон на Сибирь не распространяется.

— Чего проще — распространить его и на Сибирь. Правительство все еще недоучитывает напряженное положение властей на местах. Малейший пустяк, особенно наши неудачи на фронте, может привести к таким событиям, когда будет уж поздно вводить уездную полицейскую стражу. Ты сам только что видел, что здесь делается. Это бандиты какие-то, а не хлебопашцы. При встрече с таким обалдуем я все время думаю о том, что он при первом удобном случае пырнет меня ножом или оглоушит обухом, который спрячет где-то под шабуром…

Тут крестьянский начальник и пристав стали жаловаться друг другу на то, как им стало трудно теперь работать, какой последнее время мужик пошел злой и сердитый, как он при каждом случае лезет чуть не на рожон и что как ни крутись, а придется устанавливать при канцелярии полицейский пост из сотских. Вызывать по очереди от каждой волости по сотскому на неделю и сажать его здесь для порядка.

Тем временем я закончил свои продовольственные списки.

Когда крестьянский начальник с приставом и урядником ушли из канцелярии, мы со студентом проверили мои списки и кое-что исправили в них.

— Ну, теперь можешь отправляться обратно в свою Кому, — сказал мне в заключение студент. — А я напишу Евтихиеву, что ты хорошо помог мне в этом деле. Как ты поедешь? Может, тебе подводу из волости нарядить?

— Завтра у нас Липат с почтой приедет. Я с ним сюда приехал, с ним и обратно уеду.

— Это еще лучше, — сказал студент. — Тогда пошли по домам…

На другой день я уехал с Липатом в Кому. Мне очень хотелось рассказать Ивану Иннокентиевичу о том, как я работал в канцелярии у крестьянского начальника. Но Иван Иннокентиевич не обратил на меня при моем приезде никакого внимания. Как будто он и не посылал меня в Новоселову. Иван Фомич, Павел Михайлович и Иван Осипович тоже не поинтересовались моей там работой. Один дедушко Митрей подробно расспросил меня, у кого я там останавливался, у кого там квартирует крестьянский начальник, какая у него крестьянская начальница, есть ли у них ребятишки, держит ли он кухарку и все такое. Потом он стал расспрашивать про магазины новоселовских купцов Терскова, Мезенина, Бобина, много ли у них приказчиков и как идет у них торговлишка. Но мне как-то не особенно хотелось рассказывать ему все это…

Глава 11 В НОВОСЕЛОВСКОМ АРХИВЕ

Один раз, уже после окончания вечерних занятий, Иван Иннокентиевич позвал меня к себе и сказал:

— Собирайся завтра с Липатом в Новоселову. Понравился ты там. Опять вызывают тебя на работу к крестьянскому начальнику.

На другой день я с Липатом и Тихоном Зыковым отправился в Новоселову. На этот раз настроение у меня было хорошее. Мне было приятно, что этот студент у крестьянского начальника вспомнил обо мне и второй раз вызвал к себе на работу. Меня распирало желание похвастать этим перед Липатом. Однако Липат не проявлял решительно никакого интереса к моей особе и к моей поездке к крестьянскому начальнику. Он был занят с Тихоном серьезным разговором о том, что по всем признакам, того и гляди, на днях объявят новую мобилизацию. Не ожидая окончания страды, заскребут последних мужиков под метелку и угонят в солдаты.

Предстоящая мобилизация Липата не волновала. Со своим горбом впереди и горбом сзади он был полный и законченный калека и еще в молодости при рекрутском наборе получил белый билет. Но ему было очень жаль Тихона. Того и гляди, угонят мужика в солдаты.

А у Тихона дела были действительно плохи. Он числился ратником ополчения первого разряда и уж при прошлой мобилизации чуть-чуть не угодил под призыв. Так что на этот раз ему несдобровать, хоть он, почитай, уж старик. Заберут как миленького. На фронт, может, и не погонят. Какой он вояка? И ружья-то всю жизнь ни разу в руках не держал. Но все равно могут укатать куда-нибудь окарауливать склады с казенным добром. А дома останется одна баба с дочерями да с парнишкой.

Вот об этом Липат и вел с Тихоном разговор всю дорогу. Он успокаивал Тихона, как мог, уверял его в том, что на этот раз начальство будет собирать старых солдат, потому что они обучены военному делу, проходили словесность и ружейные приемы и хорошо могут охранять казенные склады.