Элохим - Эл М Коронон

– Вот у меня теперь точно такое состояние. Габри-Эл сказал, что мне одной отныне будут сниться продолжения прерванных сновидений. Вот уже второй день так и происходит.

– Не может быть!? – удивился Элохим.

– Это так, дада. Я тогда лежала в своей комнате. И он сказал мне: «Теперь проснись и встань». Я проснулась. Встала. Но не могла понять, проснулась на самом деле или проснулась во сне. «Глаза у тебя закрыты, открой их», – сказал он. Я открыла глаза и обнаружила себя стоящей под твоим дубом в Царских садах лицом к лицу с юношей. И он сказал мне: «Повернись, посмотри, вот он идет!». Я повернулась и, пока поворачивалась, куда-то исчез сад, будто его смыло водой, и перед глазами открылась поляна, полная алых маков. И я увидела тебя. Ты шел по тропинке. А рядом шла имэ. Тропинка вела к дубу, под которым я стояла. И вы медленно приближались ко мне.

Пока Мариам рассказывала свой сон тихим, убаюкивающим голосом, Элохим живо представил себя и Анну, идущими по тропинке, но не мог понять, спит или бодрствует. Голос Мариам лился прямо ему в душу.

– Юноша сказал мне: «Сними с себя всю одежду и ложись на траву». Я так и сделала. А сам он скрылся за дубом. Мне вдруг стало стыдно. Но одежда исчезла. И я услышала его голос: «Не стыдись, Мариам!». Вскоре вы подошли. Имэ остановила тебя и сказала: «Смотри, кто там лежит!?». А ты ответил: «Разве это не ты!?». А она улыбнулась и сказала: «Ляг с ней!». Я протянула руку. И ты подсел ко мне. Я лежала на боку, поджав под себя ноги. Ты смотрел только на меня. А я заметила, как юноша вышел из-за дуба и как они вместе с имэ ушли дальше по тропинке. Мы с тобой остались одни под дубом, как теперь.

Элохим как бы повторно переживал когда-то давно увиденный сон. Он воочию увидел, как она повернулась на живот, обхватила его обеими ногами и потянула к себе. Ему было как никогда хорошо.

И прежде чем забыться окончательно, из глубины сна он услышал последние слова Мариам.

– Это было чудесно!

103

Весело запели птицы. Элохим открыл глаза. Было уже светло. На чистом небе не было ни одного облака. Зрение у него обострилось, стало необычно зорким. Он мог различить каждый листочек. Мир ему показался иным.

Мариам сладко спала на боку, положив голову ему на грудь и обняв ее одной рукой. Он не хотел ее будить, осторожно приподнял свою голову. И тут же заметил, что Мариам лежит совершенно обнаженная, прикрывшись своей одеждой. Его охватил ужас.

Он закрыл глаза, попытался вспомнить, что и как случилось в эти предрассветные часы. Мариам рассказывала ему свой сон, приятным, усыпляющим голосом. Незаметно ее рассказ перелился в его собственный сон. Ему было необыкновенно хорошо. Он был счастлив. Но от чего? Надо вспомнить. О чем она рассказывала? Маковое поле, дуб, Анна, Мариам, красивый юноша. Весь сон Мариам разом всплыл в его памяти. Его поразило, что он не сразу осознал, что этот же сон приснился в разное время и Анне, и ему самому.

У них сон и явь перемешались. То, что происходило во сне, неужели происходило одновременно и наяву? Неужели он совершил кровосмешение с дочерью не только во сне, но и наяву?

Мариам перевернула весь его мир. Он ощутил себя другим, новым человеком. Теперь они, в самом деле, не такие, как все. Теперь они отличаются от других людей. Она была права.

Но внезапно его стали обуревать смешанные чувства. К небывалому счастью, испытываемому им в эти минуты, примешивалось чувство горечи. Ему было горько за Мариам и за себя. Люди их не оставят в покое и не дадут жить так, как им хочется.

– Дада, ты еще спишь?

Элохим вновь открыл глаза. Мариам невинно улыбнулась, поцеловала его в губы и стала одеваться. По тому, как она медленно одевалась, Элохим понял, что она нисколько не стесняется его и не смущается своей наготы.

Она причесала свои волосы, разделив их, как Анна, пополам на прямой пробор. Затем собрала их на затылке. Элохим внимательно следил за каждым ее движением.

Он прежде не раз замечал, как многие женщины, и даже самые красивые из них, по утрам могут выглядеть неряшливо и не очень привлекательно. Мариам же была необыкновенно красива, несмотря на слегка припухшие губы и глаза, которые нисколько не портили ее, а наоборот, придавали ей особое, новое очарование. Элохим не мог смотреть на нее и не любоваться. От ее утреннего очарования веяло покоем и невинной свежестью.

Все время, пока она была занята собою, Мариам молчала. Элохим не знал, заговорит ли она о случившемся? И не знал, как ответить, если заговорит. Она теперь стала для него совершенно непредсказуемой. Вдруг Элохим поймал себя на том, что сильно волнуется. Он попытался скрыть свое волнение, отвернув свое лицо от нее.

– Дада! Почему, ты отвернулся!?

– Извини, родная, виноват.

И Мариам как капризная девочка сказала:

– Я есть хочу!

104

Утром после Йом Кипура Иосиф бен Эл-Лемус, все еще одетый в священный Бигджей Захав, проливал горькие слезы перед Маттафием бен Теофилием и Йешуа бен Сием в притворе Первосвященника. Самый важный день в его жизни обернулся катастрофой. Еще вчера ему судьба улыбалась. Он бы мог стать Коген Гадолом не только на один день, но на всю свою жизнь и жениться на самой благородной девице Израиля. Одно неверное движение руки – и вся мечта рухнула навсегда. Теперь он никогда не станет Первосвященником и не сможет жениться на Мариам. Его одолевала жалость к себе, хотя он старался убедить себя в том, что слезы у него льются по Мариам: «Что с ней случилось?». Йешуа бен Сию было неприятно смотреть на него.

– Мне не себя жалко, – хныкал Иосиф бен Эл-Лемус, – я переживаю за Мариам. Я люблю ее. Дороже ее нет никого. Куда она исчезла? Жива ли она?

Он закрыл лицо руками и заплакал навзрыд. Ему казалось, что раз у него слезы льются сами по себе, то он искренне влюблен в Мариам.

– Прекрати хныкать как ребенок! – отчитал его Маттафий бен Теофилий с нескрываемым раздражением в голосе. – Сам же обо*рался, так прими поражение как мужчина.

– Жить не могу без нее!

– Можешь! Не обманывай ни себя, ни нас. И кстати, снимай с себя мой наряд. Пора его отослать в Бирах. Иди, переодевайся!