Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но внезапно все кончилось. Тупой, словно расколовший надвое голову удар, яркая вспышка молнии в глазах – и все. Джон уже не чувствовал, как чьи-то руки с силой отдирали его сведенные смертельной судорогой пальцы от хрипящего горла немца, как кто-то укладывал его обмякшее, безвольное тело на носилки и нес вслед за носилками с чуть не отдавшим Богу душу немцем к санитарной машине.
Очнулся он в больничной палате с забинтованной до глаз головой. Услышал рядом родную речь и обрадовался: «Я – дома». Но это был немецкий госпиталь. Просто за ранеными пленными англичанами ухаживали и лечили их английские врачи и санитары – тоже пленные.
– Ударил меня сзади прикладом автомата подскочивший на выручку другой фриц, – рассказывал Джон. – В госпитале я провалялся почти семь месяцев, говорят, долгое время был без сознания. Но, как видишь, выцарапался, зажило, как на собаке. – Незаметно, по-свойски, он перешел на «ты». – Вот, посмотри…
Сдернув фуражку, он наклонился, отыскав в темноте мою руку, поднес к голове. В густых завитках волос я нашла довольно обширную, с неровными краями впадину.
И Василий тоже обследовал бывшую рану, поудивлялся: «Смотри-ка, как он тебя раскроил! Как ты еще жив остался?!»
Наши посиделки затягивались. Василий уже дважды пытался встать и уйти в дом, но я цепко держала его за полу пиджака и каждый раз упрямо и просительно тянула обратно, к скамье: мол, не уходи, не оставляй меня одну. Наконец я не выдержала. Нарочито зевнув, сказала, что очень устала и хочу спать. Джон моментально поднялся. Снимая с моих плеч Степанов пиджак (остро пахнущий отчего-то смолой), он запустил руку в карман.
– Да, чуть не забыл. Я принес мазь для твоей ноги. Прикладывай ее к ране – думаю, что поможет. У Боба тоже недавно сильно нарывал палец, это ему из дома прислали.
Он сунул мне в руки небольшую баночку с завинчивающейся крышкой, добавил, запинаясь: «А когда поправишься, приходи обязательно к Степану».
– Спасибо, Джонни.
Однако Джон медлил уходить.
– Можно, я навещу вас еще как-нибудь? Вскоре…
Василий опередил меня:
– Конечно, что за вопрос! Только, пожалуйста, друг, не за полночь. Не знаю, как вы оба, а я завтра, то есть сегодня, совершенно недееспособен.
– Джонни! – Я не на шутку встревожилась. – Ведь вы… ведь вы… ты же знаешь… тебе же известно, что встречи русских и англичан категорически запрещены. Понимаешь, я… мы были рады тебя видеть, но… я – трусиха, Джон! Я действительно боюсь.
– Запреты этих кретинов-немцев – форменный идиотизм! – Голос Джона звучал сердито. – Скажи, почему, с какой стати мы, англичане и русские, должны сторониться друг друга? В конце концов, наши народы – союзники, у нас немало найдется общих тем для разговоров, у нас – одни цели. – (Как он не понимает, что вот именно этого «кретины-немцы» и опасаются больше всего!) – Потом, я уже говорил: я никогда ни в чем не подведу никого из вас. Никогда!
Утром, как я того и опасалась, в доме был грандиозный скандал. Реакция на ночной визит Джона у большинства домочадцев была однозначная. Мама не переставала упрекать меня в том, что всю ночь с «запретным» парнем просидела. Да главное, где? На самом виду! А если бы кто из немцев увидел? Сима, под стать маме, тоже ужасалась: «Ай-яй, за такие ведь дела в концлагерь попадают!» Мишка беспрестанно, и как-то непривычно по-злому, насмешничал и подтрунивал надо мной. А Лешка… Лешка… тот вообще до сих пор явно презирает меня: не разговаривает, ходит с оскорбленной, постной физиономией. Вот еще! В конце концов, какое ему, да и Мишке, дело до меня?! Моду какую взяли – воспитывать! Кто они мне – близкие родственники, братья?
Лишь Василий дипломатично помалкивал, а иногда, когда никто не видел, с видом заговорщика подмигивал мне: мол, ерунда все эти их нападки! Не тушуйся! Джон – хороший парень. Держи хвост пистолетом. Да Нинка еще одобрительно и восторженно улыбалась мне. Надо же – все-таки пришел «англик»! Не побоялся вылезти из-под замка́!
Но, честно говоря, не это меня сейчас волнует и тревожит, и не от «напряженки» в доме такое ужасное состояние и такие мрачные предчувствия. Как-то Он отнесется к ночному посещению Джона, как истолкует все это? Вчера вечером я накатала ему большое – на шести страницах – письмо, как мне вначале казалось – легкое, веселое, дружеское. Мол, представляешь, я ничего не знала, не ведала, и вдруг – Василий ночью будит: «Вставай, Джон здесь!» Ну, сидели все трое, разговаривали, шутили, и, знаешь, оказывается, он хороший парень, этот Джонни, – простой, искренний, к тому же очень остроумный. Ты, когда его узнаешь, обязательно подружишься. Я уверена… И так далее, в том же духе.
А когда перечитала, уловила явную фальшь во всем.
Что значит – «подружишься»? Никогда Он не подружится с «пижоном», да и вряд ли Джон захочет подружиться с ним. О Господи! В какую же я историю вляпалась, в какую переделку попала! Неужели Он отвернется от меня теперь? Но ведь не дрянь же я, в самом деле, – не дрянь!
Стала писать снова. На этот раз получилось короче, суше. Хочу, чтобы ты знал. В воскресенье вечером (не смогла написать «ночью») приходил Джонни – это тот самый англичанин от Степана. Я не звала его, явился без зова. Поверь, я очень переживала, боялась, но прогнать его не смогла. Он пришел как товарищ, мы много разговаривали. С нами весь вечер был Василий… Милый, не сердись на меня. Может быть, у меня недостает воли, но я не подлая. Я люблю тебя.
Сегодня в обед, не перечитывая (боялась, что опять не отправлю), отнесла письмо на почту. Каков-то будет ответ?
Да, а за три «ночных» часа я теперь мучаюсь с насморком. Нос распух, как картошка. И голова трещит ужасно. Но зато – не знаю: мазь ли помогла, или просто так вышло – моя нога пошла на поправку – опухоль заметно спала и рана очистилась. Тьфу, тьфу, тьфу – через левое плечо…
15 мая
Суббота
Ну, кажется, союзники начали действовать! На днях ими заняты североафриканские города Тунис, Ферривиль и Базерта. «…После длительных, упорных и не всегда успешных боев, начатых еще в марте, англо-американцам удалось овладеть инициативой и укрепить свои стратегические позиции на Средиземноморском театре войны. Более десяти германских и
