Странствия убийцы - Робин Хобб

На равнине появился всадник. Он скакал быстро, низко склонившись к лошади, и непрестанно понукал ее. Простая спокойная красота была в этой паре, – скачущая лошадь, развевающийся плащ седока. Некоторое время больше ничего не было видно. Темная лошадь и всадник, рассекающие снежную равнину, озаренную лунным светом. Лошадь бежала ровно, без усилий, а человек легко сидел на ней, и казалось, что они движутся порознь, лошадь и человек. Серебряный свет луны освещал обруч с фигуркой оленя у человека на лбу. Чейд.

Появились три всадника. Двое скакали за ним, но они шли тяжело и выглядели устало. Одинокий всадник легко оторвется от них, если погоня будет продолжаться. Третий преследователь скакал через равнину под углом к остальным. Пегая лошадь бежала с удовольствием, почти не обращая внимания на глубокий снег, через который ей приходилось пробиваться. Маленький всадник был хорошим наездником – скорее всего, женщина или молодой человек. Лунный свет блестел на обнаженном клинке. Поначалу думалось, что всадник пересечется с Чейдом, но старый убийца увидел его. Он сказал что-то своей лошади, и мерин рванулся вперед со скоростью, показавшейся мне почти невероятной. Он оставил двух спотыкающихся преследователей далеко позади, но пегая лошадь уже доскакала до протоптанной тропы и тоже увеличила скорость. Некоторое время казалось, что Чейд с легкостью уйдет от преследования, но пегая лошадь была свежее. Мерин уже не мог поддерживать взятый им темп, и пегая ровным галопом начала сокращать расстояние. Они сближались медленно, но неуклонно. И вот уже пегая бежит прямо позади черного мерина. Мерин замедлил шаг, Чейд повернулся в седле и приветственно поднял руку. Второй всадник высоким голосом крикнул ему: «За Верити, истинного короля!» Женщина бросила Чейду сумку, он передал ей пакет. Потом они внезапно разделились, обе лошади сошли с протоптанной дороги и разъехались в разные стороны. Звук копыт затихал в ночи.

Лошади преследователей были взмылены, от них шел пар. Всадники с проклятиями погоняли их, пока не достигли того места, где разделились Чейд и его сообщник. Их слова, сдобренные ругательствами, разлетелись по воздуху.

– Проклятые партизаны Видящих! А теперь уж и не понять, кто есть кто! Незачем возвращаться. Только порку получать.

По-видимому, они о чем-то договорились, потому что дали своим лошадям отдышаться и медленно двинулись по протоптанной дороге прочь от того места, откуда прискакали.

Я быстро пришел в себя. Я с удивлением обнаружил, что улыбаюсь, хотя лицо мое заливал пот. Скилл был очень сильным и верным. Я глубоко дышал от напряжения. Я пытался уйти от этого, но сладостный поток осознания того, что видел, был слишком пронзительным. Я был окрылен бегством Чейда, окрылен тем, что существовали партизаны, действующие в интересах Верити. Мир широко раскинулся передо мной, манящий, как целый поднос сластей.

Ребенок плакал так отчаянно и безнадежно, как могут плакать только очень маленькие дети. Моя дочь. Она лежала на кровати, все еще завернутая в одеяло, испещренное дождевыми каплями. Лицо ее покраснело от крика. Сдержанное отчаяние в голосе Молли было почти пугающим.

– Замолчи! Разве ты не можешь просто замолчать?!

Голос Баррича, строгий и усталый:

– Не сердись на нее. Она всего-навсего младенец. Скорее всего, она хочет есть.

Молли встала, губы ее были сжаты, руки сложены на груди. Щеки покраснели, волосы были влажными. Баррич вешал свой промокший плащ. Они вместе ходили куда-то и только что вернулись. Угли и очаге погасли, в доме было холодно. Баррич подошел к очагу и неловко опустился перед ним на колени, оберегая больную ногу. Он начал подбирать растопку, собираясь разжечь огонь. Я чувствовал, что он напряжен, и знал, чего ему стоит сдерживаться.

– Займись ребенком, – тихо сказал он. – Я разведу огонь и поставлю греться воду.

Молли сняла свой плащ и решительно двинулась, чтобы повесить его на стенку. Я знал, как она ненавидит, когда ей указывают. Ребенок продолжал плакать, такой же безжалостно требовательный, как зимний ветер снаружи.

– Я замерзла, устала, проголодалась и промокла. Ей придется понять, что иногда нужно просто подождать.

Баррич наклонился, чтобы раздуть искорку, и тихо выругался, увидев, что дрова не занялись.

– Она замерзла, устала, промокла и проголодалась не меньше тебя, – заметил он. Голос его становился все тверже. Он упрямо продолжал разжигать огонь. – И слишком мала, чтобы что-нибудь сделать. Поэтому она плачет. Не для того, чтобы мучить тебя. Она хочет дать тебе знать, что ей нужна помощь. Щенки визжат, курицы кудахчут. Они никого не хотят раздражать. – Он говорил громче с каждой фразой.

– Ну а меня это раздражает, – заявила Молли и вступила в бой. – Ей просто придется это выплакать. Я слишком устала, чтобы возиться с ней. Она избалована. Она постоянно плачет, чтобы ее взяли на руки. У меня совсем нет времени заняться собой. Я уже давно не спала целую ночь напролет. Кормить ребенка, мыть ребенка, переодевать ребенка, держать ребенка. Теперь это вся моя жизнь. – Она раздраженно перечисляла свои горести.

Такой блеск в ее глазах я видел, когда она отказывалась повиноваться своему отцу. Я знал, она ждет, что Баррич встанет и начнет наступать на нее. Вместо этого он раздул наконец-то огонь и удовлетворенно хрюкнул, когда узенький язычок пламени лизнул завиток березовой коры. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть на Молли или на плачущего ребенка. Он укладывал в огонь ветку за веткой, и мне казалось, что он представления не имеет о том, что за спиной у него закипает от гнева Молли. Я не был бы так спокоен, если бы она стояла за моей спиной с таким выражением лица.

Только когда огонь разгорелся, он встал и повернулся, но не к Молли, а к ребенку. Он прошел мимо Молли, как будто ее не было в комнате. Я не знал, заметил ли он, как она напряглась, чтобы не вздрогнуть от внезапного удара, который почти ожидала. Сердце мое сжалось, когда я увидел, какой шрам в ее душе оставил отец. Баррич наклонился над моей дочкой, успокаивая и разворачивая ее. С благоговением я смотрел, с какой уверенностью он сменил ей пеленку. Он огляделся. Потом взял свою шерстяную рубашку, висевшую на спинке стула, и завернул в нее девочку. Она продолжала плакать, но уже на другой ноте. Он прижал ее к плечу и, пользуясь свободной рукой, наполнил котелок и поставил его на огонь. Все происходило так, словно Молли никогда здесь не было. Лицо ее побелело, глаза стали огромными. Она начала отмерять зерно. Увидев, что вода еще не закипела, Баррич сел, с ребенком на руках, и начал ритмично поглаживать ее по спине. Плач стал менее настойчивым, как будто девочка устала рыдать.

Молли подошла к ним:

– Дай мне ребенка. Теперь я ее покормлю.

Баррич медленно поднял на нее глаза. Лицо его было бесстрастным.

– Когда ты успокоишься и захочешь подержать ее, я отдам ее тебе.

– Ты дашь ее мне сейчас! Это мой ребенок! – отрезала Молли и потянулась к дочке, но Баррич взглядом остановил ее. Она отступила назад, – Ты пытаешься пристыдить меня? – голос ее начинал звенеть. – Это моя дочка. Я имею право воспитывать ее так, как считаю нужным. Она совершенно не нуждается в том, чтобы ее все время держали на руках.

– Это верно, – согласился он мягко, но не сделал никакого движения, чтобы отдать ей девочку.

– Ты считаешь, что я плохая мать. Да что ты знаешь о детях, чтобы говорить, что я не права?!

Баррич встал, сделал полшага своей больной ногой и восстановил равновесие. Он набрал зерна, высыпал его в кипящую воду и размешал. Потом он плотно закрыл котелок крышкой и слегка отодвинул его от огня. И все это одной рукой прижимая к себе ребенка. Я видел, что он думает, отвечая ей.

– Может быть, о детях ничего. Но я знаю кое-что о маленьких существах. Жеребята, щенки, телята, поросята. Даже охотничьи кошки. Я знаю, что, если ты хочешь, чтобы они тебе доверяли, ты должен часто прикасаться к ним, пока они маленькие. Нежно, но твердо, чтобы они чувствовали твою силу.

Эта тема увлекла его. Я слышал его лекции сотни раз. Обычно они были обращены к нетерпеливым конюшенным мальчикам.

– На них нельзя кричать, нельзя делать резкие движения, которые могут показаться угрожающими. Им надо давать хорошую пищу и чистую воду, держать их в чистоте и предоставлять укрытие в плохую погоду. – Голос его стал низким, когда он добавил: – И на них нельзя срывать плохое настроение и путать наказание с дисциплиной.

Молли, казалось, была потрясена его словами.

– Но дисциплина происходит из наказаний. Ребенок учится дисциплине, когда его наказывают за дурные поступки.

Баррич покачал головой:

– Я бы хотел наказать того человека, который вбил это в тебя. – И я узнал наконец голос прежнего Баррича. – Чему ты научилась от отца, который срывал на тебе свою злость? – требовательно спросил он. – Что проявлять нежность к собственному ребенку – это слабость? Что сдаться и подержать своего ребенка на руках, когда он плачет, потому что хочет к тебе, не подобает взрослому?