Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Но вернемся к защите диссертации. Она состоялась 19 октября 1979 г. в комнате 222 нового здания Института востоковедения на улице Жданова (ныне Рождественке), куда институт только-только переехал. Обстановка была напряженной. Как я узнал от И. Ф. Вардуля лишь спустя много лет, институтский партком не дал разрешения на защиту диссертации в качестве докторской. Тогда был официальный порядок, когда перед защитой каждой докторской диссертации вопрос должен был обсуждаться на парткоме института (кандидатские диссертации защищали без этого). И я четырьмя годами позже проходил такую процедуру и прошел. Но у Сергея Анатольевича недоброжелателей было больше, да и был я уже старше, что тоже имело значение. И независимо от решения парткома многие члены диссертационного совета, не возражая против присуждения кандидатской степени, не хотели голосовать за степень доктора. Помню разговор с Н. А. Сыромятниковым, в 67 лет только что ставшим доктором наук. Он не был злым человеком, но считал всегда нужным в научных вопросах проявлять принципиальность. И он сказал: «Буду голосовать за кандидатскую степень и против докторской. Старостин талантлив, но доктором ему быть рано». И так думал не он один.

Провал был бы неизбежен, но И. Ф. Вардуль, хорошо относившийся к Старостину, нашел выход из положения. По нормам ВАК, в случае, если за кандидатскую диссертацию предлагается присудить докторскую степень, сначала обсуждается и голосуется вопрос о кандидатской степени, потом на том же заседании – о докторской. Когда первый вопрос был исчерпан с положительным решением, Вардуль сказал, что количество имеющихся публикаций по теме диссертации достаточно для присуждения кандидатской степени, но недостаточно для присуждения докторской, поэтому вопрос о докторской степени следует снять с обсуждения. Само по себе это было верно: к 1979 г. Сергей Анатольевич еще не имел опубликованных книг, и если бы докторская степень была присуждена, то в ВАКе могли бы к этому придраться. Члены совета вздохнули с облегчением и согласились. Вскоре Старостин получил кандидатский диплом, а доктором стал лишь в 1992 г. Книга на основе диссертации вышла в дополненном виде в 1989 г.

После этого Старостин вернулся к японскому языку, но уже в более широком аспекте, рассматривая вопрос о его родственных связях как часть ностратики. В течение 80-х гг. он работал над книгой «Алтайская проблема и происхождение японского языка». Она вышла в самом конце советской эпохи, у меня сохранился экземпляр с надписью: «Дорогому Володе – коллеге и начальнику – с уверенностью в алтайском происхождении японского языка. 8/IV 91 г.». Уверенности во всем, что он делал, у Старостина всегда было много.

А проблема была непростой. Если не считать диалектов Рюкю, которые одни ученые считают отдельным языком, другие причисляют к японским, у японского языка нет близких родственников. И, например, в перечне языковых семей и групп в известном учебнике А. А. Реформатского он причислен к отдельным языкам, никуда не входящим. В мире нет ни одного языка со столь значительными числом носителей и культурными традициями, чьи родственные связи были бы столь неясными. Гипотезы, конечно, были, и идея о принадлежности японского языка к алтайской семье, куда входят тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские языки и, по-видимому, корейский, существовала задолго до Сергея Анатольевича: считается, что ее впервые выдвинул в 1857 г. немецкий ученый А. Боллер. Но потом появилась и другая гипотеза, связывавшая японский язык с австронезийской, или малайско-полинезийской семьей, куда относятся языки Малайзии, Индонезии и Океании, эту гипотезу выдвинул и пытался доказать Е. Д. Поливанов. В сторону поисков генетических связей именно с этими языками толкали исторические данные, о которых уже шла речь в очерке о Н. А. Невском. Древнейшее население Японских островов, по-видимому, составляли австронезийцы, сходные с аборигенами Тайваня (которые именно поэтому вызвали интерес Невского), но на грани новой эры с континента вторглись кочевники-алтайцы, из смешения двух этносов сложились японцы. Впрочем, Е. Д. Поливанов не отрицал и японо-алтайское родство, посчитав, что японский язык – смешанный, принадлежащий одновременно к алтайской и австронезийской семьям. Старостин, однако, не признавал возможность смешения языков в принципе (см. ниже).

Для выяснения родственных связей японского языка нужно было применить методы сравнительно-исторического языкознания, что сделать оказывалось сложно из-за отсутствия близкородственных языков. Старостин с самого начала рассматривал данную проблему как часть проблемы ностратической макросемьи. Уже В. М. Иллич-Свитыч пришел к выводу о том, что все причисляемые к алтайским языки являются ностратическими (тогда как австронезийские языки туда не входят). Однако и с самими алтайскими языками ясности не было. Если в первой половине ХХ в. идея о существовании алтайской семьи господствовала, то с 50-х гг. среди тюркологов и монголистов стало преобладать мнение о том, что тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские языки, не говоря о корейском, не родственны, а имеющееся между ними сходство – результат поздних контактов. А среди старших коллег Старостина не было единой точки зрения; например, А. Б. Долгопольский считал, что особой алтайской семьи не существовало, а ее традиционные ветви – отдельные семьи, входящие в ностратическую макросемью. С чем сравнивать праяпонскую систему, восстановленную Старостиным-студентом, еще надо было разбираться.

Ученый пересмотрел существовавшие алтайские реконструкции и пришел к выводу, что отдельная алтайская семья действительно существовала. Японский же язык представляет собой особую ее ветвь, отделившуюся от других алтайских языков раньше всех остальных, примерно в четвертом тысячелетии до новой эры (этим же временем обычно датируется и время существования индоевропейского праязыка). К австронезийской же семье японский язык не относится, хотя с ней имеются сходства, объясняемые контактами исторического времени. Эти выводы – выдающийся вклад в науку о языке, важный и для историков и археологов. Хотя на уровне гипотез и деклараций все эти положения высказывались и до Сергея Анатольевича, но впервые было предъявлено их доказательство (впрочем, и сейчас они признаются не всеми специалистами).

В мою задачу не входит подробное рассмотрение и объяснение для читателя-нелингвиста той методики, на основе которой Старостин пришел к этим выводам. Желающих детально с ней познакомиться отсылаю к уже упоминавшемуся учебнику С. А. Старостина и С. А. Бурлак. Скажу лишь об одном важнейшем аспекте, связанном с методом глоттохронологии, предложенным американским лингвистом М. Сводешом в 40-х гг. ХХ в.