Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

С выводами археологов и антропологов о теснейшей связи Южной Балтики и Северо-Западной Руси и о переселении на территорию последней какой-то части южнобалтийского населения полностью состыковываются заключения лингвистов. Н. М. Петровский, проанализировав новгородские памятники, указал на наличие в них бесспорно западнославянских особенностей. Д. К. Зеленин, в свою очередь, обратил внимание на балтославянские элементы в говорах и этнографии новгородцев. Исходя из этих фактов, оба исследователя пришли к выводу, что близость в языке и чертах народного быта новгородцев и балтийских славян можно объяснить лишь фактом переселения последних на озеро Ильмень. И это переселение, по мнению Зеленина, произошло так рано, что до летописца XI в. «дошли лишь глухие предания об этом». Он также напомнил весьма важный факт, на который было указано еще в 1900 г. и который был совершенно забыт в историографии, что эстонско-финское название Rootsi-Ruotsi распространялось не только на шведов, но и на Ливонию. Отсюда, подытоживал ученый, «так как Лифляндия много ближе и более знакома эстам, нежели заморская Швеция, то есть все основания полагать, что более древним значением народного эстонского имени Roots была именно Ливония, а Швеция — уже более поздним значением. Эстонское имя Roots-Ruotsi можно связывать с именем древнего прибалтийского народа Руги. Этим именем называлось славянское население острова Рюгена или Руяны»[1563]. К сказанному Зелениным надо лишь добавить, что в папских буллах XII–XIII вв. Ливония называется «Руссией». Так, Климент III в 1188 г. утверждал епископство Икскюль «іn Ruthenia»; Гонорий IV в 1224 г. именовал ливонских епископов с их сотрудниками «fildeles per Russiam constituti»; Урбан IV в 1264 г. считал восточную Летгалию лежащей «in regno Russiae»[1564].

С. П. Обнорский отметил западнославянское воздействие на язык Русской Правды, объясняя это тем, что в Новгороде были живы традиции былых связей со своими сородичами. В середине 1980-х гг. А. А. Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев ХІ-XV вв., заключил, что древненовгородский диалект отличен от юго-западнорусских диалектов, но близок к западнославянскому, особенно севернолехитскому. Академик В. Л. Янин недавно особо подчеркнул, что «поиски аналогов особенностям древнего новгородского диалекта привели к пониманию того, что импульс передвижения основной массы славян на земли русского Северо-Запада исходил с южного побережья Балтики, откуда славяне были потеснены немецкой экспансией». Эти наблюдения, обращает внимание ученый, «совпали с выводами, полученными разными исследователями на материале курганных древностей, антропологии, истории древнерусских денежно-весовых систем и т. д.»[1565]. Действительно, генетическая близость населения Северо-Западной Руси и Балтийского Поморья находит дополнительное подтверждение в характере металлических, деревянных и костяных изделий, в характере домостроительства[1566] и в конструктивных особенностях (решетчатая деревянная конструкция) оборонительного вала (Старая Ладога, Новгород, Псков, Городец под Лугой)[1567], распространенных в конце I тысячелетия н. э. только в указанных регионах. На юге Восточной Европы аналогичные типы домостроительства и фортификационных сооружений появляются позже[1568]. На Рюриковом городище и в Ладоге открыты хлебные печи, сходные с печами городов польского Поморья. С этим же районом связаны и втульчатые двушипные наконечники стрел (более трети из всего числа найденных), обнаруженных на городище[1569]. «Кончанская система Новгорода — добавляет А. Г. Кузьмин, — близка аналогичному территориальному делению Штеттина. Даже необычайно важную роль архиепископа Новгорода мы поймем лишь в сравнении с той ролью, которую играли жрецы в жизни балтийских славян, по крайней мере, некоторых из них»[1570].

Кузьмин, говоря, что часть населения южнобалтийского побережья (включая часть фризов) могла начать в конце VIII в. под давлением Франкского государства движение на восток, указывает, что этот колонизационный поток захватил Скандинавию, «где долго сохранялись славянские поселения». Саму причину вытеснения в Швеции местного термина «fal» славянским «torg» он как раз видит в наличии на полуострове большого числа славян. В городах Скандинавии, обращает внимание ученый, даже в ХІV–XV вв. была весьма заметна традиция славянских имен. В переселенческий поток, добавляет Кузьмин, «неизбежно вовлекались и собственно скандинавы, не говоря уже о вооружении и предметах быта, которые можно было и купить, и выменять, и отнять силой на любом берегу Балтийского моря»[1571]. Правоту слов историка подтверждают археология и «Гута-сага». Так, в Южной Швеции выявлен значительный комплекс западнославянских древностей ІХ-ХІ вв. Южнобалтийская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, а в X в. она преобладала в Бирке. Разнообразие могильных обрядов Бирки привело немецкого ученого Й. Херрмана к выводу, что здесь оседали фризы, финны и «славяне с низовьев Одера». На о. Эланде, по его же заключению, «нередко были поселения славянских военных дружин», а шведский археолог М. Стенбергер, опираясь на археологический материал, утверждает, что во второй половине X в. данный остров был занят южнобалтийскими славянами[1572]. Они же, говорит А. Ф. Гильфердинг, в X в. имели постоянные крепости для убежища на берегу Скони, южной оконечности Швеции[1573]. Подобное возможно только при поддержке местного населения, всего вероятнее, тех же славян.

Согласно «Гута-саге», в VIII в. южнобалтийские славяне переселились на о. Готланд, основав там г. Висби. В следующем столетии начались усобицы, как полагает С. В. Арсеньев, между коренным населением и потомками славян, в результате чего часть последних покинула остров, ибо, подчеркивает он, победила именно та сторона, которой помогали шведы из Скандинавии. Переселенцы вначале направились на о. Даго, а затем по Западной Двине в Грецию. Выше говорилось, что Кузьмин из прибалтийских Русий особо выделяет западную часть нынешней Эстонии — провинцию Роталию-Вик (Рутения и Русия) с островами Сааремаа (Эзель) и Даго. Показания «Гута-саги» требуют к себе особого внимания, ибо она, созданная в 20-х гг. XIII в. на Готланде, отразила реальные события из его истории, сохранившиеся в памяти потомков южнобалтийских переселенцев: пребывание на острове носителей славянских фамилий зафиксировано, о чем уже речь шла, источниками XIII–XVII веков. В свете этих данных особый смысл приобретает вспыхнувший около 1288 г. конфликт между жителями Висби и сельским населением Готланда, причину которого Арсеньев видит в племенной розни. Причем, отмечает он, горожан поддержали южнобалтийские города, еще славянские в своей основе, а шведский король принял сторону крестьян и усмирил жителей Висби[1574]. Возможно, что в этом же плане следует рассматривать и тот факт, что жители о. Сааремаа и лежащего рядом с ним о. Муху, судя по археологическому материалу, были наиболее тесно связаны с Готландом, тогда как связи с собственно Скандинавией, подчеркивает А. Э. Кустин, носили более случайный характер[1575].

Переселение на Русь славянских и славяноязычных народов Южной Балтики, частью пройдя через Скандинавию, действительно вовлекло в свою орбиту некоторое число скандинавов, что подтверждается данными антропологии. Причем Т. И. Алексеева выделяет лишь один пункт на территории Руси, где отмечается некоторое пребывание норманнов, — Старую Ладогу. Она же констатирует, что антропологические особенности краниологического материала из Шестовиц «указывают на связь с норманнами», и что во всем облике этого населения «наблюдается смешение славянских и германских черт». Вместе с тем в Черниговском некрополе подобные особенности отсутствуют. В данном случае весьма важно отметить, что Алексеева особо подчеркнула, говоря о киевских погребениях с трупоположением X в., что «ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева», добавив затем, что «оценка суммарной краниологической серии из Киева… показала разительное (курсив мой. — В. Ф.) отличие древних киевлян от германцев». Как заметил по поводу такого заключения А. Г. Кузьмин, «поразительность» этих результатов, отмечаемая автором, проистекает из ожидания найти в социальных верхах киевского общества значительный германский элемент, а его не оказывается вовсе»[1576].

Переселенческий поток захватил не только скандинавов, но и норманские древности. Переселенцы, соприкасаясь со скандинавской культурой в самой Скандинавии, несомненно, заимствовали и переработали какие-то ее элементы, создав еще на подступах к Руси своеобразную культуру, отличающейся эклектичностью и гибридизацией различных по происхождению элементов (южнобалтийских и скандинавских), привнеся ее затем в русские пределы. Тому, несомненно, способствовали и смешанные браки (хотя и редкие), о чем говорит антропологический тип населения в Шестовицах, не встречающийся в других местах Руси. Нельзя забывать и общие моменты, присущие жителям Южной Балтики (славянам и ассимилированным ими народам) и населению Скандинавии, что проявлялось в общих чертах, например, погребального обряда. Подобное не удивительно, ибо «племена германское и славянское, — говорил С. М. Соловьев, — чем ближе к языческой древности, тем сходнее между собою в понятиях религиозных, нравах, обычаях»[1577]. Так, в середине XI в. в земле лютичей жило племя, свидетельствуют западноевропейские источники, поклонявшееся Водану, Тору и Фрейе[1578]. В науке подчеркивается, что факт заимствования германцами образа Водана-Одина и Донара-Тора из кельтского пантеона «является общепризнанным»[1579].