Мое самодержавное правление - Николай I
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соединив в себе Европу с Азией, этот праздник напомнил собою времена Крестовых походов.
Следующие дни калишского съезда были посвящены парадам, учениям и маневрам, на которых блистательная выправка и точность движений наших войск вызвали общее удивление иностранцев.
Давались также большие обеды и другие празднества разного рода. При одном из них, данном нашим монархом от лица всего лагеря, 2000 музыкантов исполнили королевский марш и с лишком 600 полковых певчих пропели куплеты в честь короля, сочиненные простым солдатом и положенные на музыку моим адъютантом Львовым, с аккомпанементом выстрелов из 18 орудий.
В заключение великолепного фейерверка бомбардировался нарочно выстроенный за лагерем городок с высокими минаретами. Его зажгли гранатами, постепенно взрывавшими фугасы, состоявшие из бесчисленного множества ракет. Это было точно извержение огнедышащей горы.
Простившись с нашими генералами и офицерами в самых трогательных выражениях, король оставил Калиш 10 сентября. Государь проводил его до границы царства. Вслед за тем выступил из лагеря прусский отряд, а потом началось обратное движение и наших войск.
При последнем прощанье государь собрал вокруг себя всех офицеров и благодарил их так милостиво, что они в слезах бросились целовать ему руки и колени. При общем натиске лошадь его едва могла устоять на ногах.
Возвратившись в сопровождении Паскевича ко дворцу, перед которым стояла в карауле рота Орловского егерского полка, государь приказал солдатам приветствовать нового своего шефа – князя Варшавского, которым этот полк был сформирован в 1810 году. Милость сия была для всех совершенною неожиданностью.
Утром на другой день императрица отправилась в Теплиц, а государь последовал за нею днем позже и в Бреславле остановился отужинать с королевскою фамилией.
На австрийской границе ожидал государя князь Лихтенштейн, а в Нейшольце встретил его богемский обер-бургграф Хотек. Касательно лошадей австрийцы так беспечно распорядились, что хороших едва доставало под государеву коляску, а во все прочие экипажи запрягали крестьянских, с негодною упряжью и дрянными кучерами, что в этих гористых местах грозило ежеминутною опасностью.
К ночи мы прибыли в какой-то маленький городок, где в довольно плохой гостинице решился переночевать государь, а Лихтенштейн, Хотек и я должны были удовольствоваться какою-то харчевнею, где едва нашли чего поесть. Свита государева нагнала нас уже на следующее утро.
За две станции до Теплица ожидал придворный экипаж, и Хотек умолял меня убедить государя остановиться тут на некоторое время, чтобы он, Хотек, мог предварить своего императора, желавшего выехать навстречу нашему. Его величество слышать о том не хотел и, переодевшись в полковничий мундир венгерских гусар, поспешил отправиться с князем Лихтенштейном.
Я с Хотеком в другой коляске выехал несколько ранее, и хотя последнему велено было ехать вперед, однако государь скоро обогнал наших крестьянских лошадок, и мы потеряли его из вида. Хотек совершенно растерялся, кричал, бранился, сулил огромные тринкгельды[338], а я, смеясь внутренне над забавным отчаянием моего спутника, старался утешить его тем, что император австрийский, верно, простит ему замедление, происшедшее единственно по вине нашего государя.
«Если бы император и простил меня, – отвечал он, – то мне все-таки страшно достанется от князя Меттерниха!»
Мы добрались до Теплица уже полчаса после того, как оба монарха встретились там на улице. Помещение нашей императорской чете было отведено в доме князя Клари вместе с австрийскою; но последняя занимала бельэтаж, а первую поместили в верхнем этаже, точно будто бы гостями тут были австрийцы.
Постепенно прибыли в Теплиц и все калишские наши гости, бывшие уже прежде в Лигнице и в Доманзе, в том числе и прусский король. Однажды, сидя в этом обществе за обедом у австрийского императора, я шепнул гросс-герцогине Мекленбургской, что мы – точно труппа странствующих актеров, переряжающихся по мере прибытия в каждый город.
Впрочем, общество наше в Теплице увеличилось еще несколькими новоприезжими: эрцгерцогом Карлом, князем Меттернихом, нашим послом при Венском дворе Татищевым, графом Коловратом и несколькими немецкими принцами с их свитами. Город был набит битком. Венцы с некоторым неудовольствием и даже страхом ожидали этой встречи обоих императоров, опасаясь за сравнение.
Контраст был в самом деле поразителен. Рядом с одним из красивейших мужчин в мире, исполненным силы нравственной и физической, являлось какое-то слабенькое существо, тщедушное и телом и духом, какой-то призрак монарха, стоявший по осанке и речи ниже самых рядовых людей.
Нужна была вся вежливость и ласковая приветливость императора Николая, чтобы утаить от зорких глаз австрийцев, сколь он изумлен этою фигурою; но его обращение с Фердинандом, всегда предупредительное, дружеское и даже почтительное, вскоре привлекло к нему сердца всей австрийской свиты и в особенности молодой императрицы, которая оценила с благодарностью трудное положение нашего государя.
Можно смело сказать, что его австрийский сотоварищ был высшей ничтожностью и как бы совсем не существовал. Он едва даже мог удерживать в памяти наши фамилии и на все, что мы ни старались говорить ему с видом, будто бы не примечаем совершенной его ограниченности, отвечал лишь полусловами, совсем не клеившимися с предметом разговора.
Но тем благороднее и величественнее было зрелище, даваемое свету австрийскою нацией и управлявшими ею министрами. Все благоговело перед троном, почти пустым; все соединялось вокруг власти, представлявшей один призрак монарха. Все управления и начальства следовали по пути, указанному покойным Францем, которого боготворимая память парила, как благотворная тень, над их решениями и действиями.
Князь Меттерних продолжал всем руководить, разделяя заботы правления с графом Коловратом, более занимавшимся финансовою частью, и с графом Кламмом, заведовавшим военными делами. Этот триумвират сосредоточивал в своих руках истинную императорскую власть; все про него знали, и все, однако же, скрывали это от самих себя, делая вид, что повинуются только воле императора.
Тем же самым высоким духом почтения и преданности к его особе дышали все сословия, начиная от членов царственного дома и до последнего крестьянина: слыша их слова и видя усердие, можно бы подумать, что ими управляет человек, вполне достойный стоять во главе их прекрасной страны.
Но сколько это ни представлялось почтенным и достойным удивления, такой порядок вещей ничем не упрочивался в настоящем, и гроза висела над его будущим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});