Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Этот чудесно одаренный человек, который при желании проявлял много вкуса и вдохновения, и умел, при всей своей фантазии и экзальтированной чувствительности, быть остроумным, слишком рано загубил порывами темперамента свои изумительные духовные способности и за какие-нибудь пятнадцать лет создал все то значительное и изящное, что осталось после него. Он не достиг зрелости. Таланта у него было достаточно, чтобы пройти вторую половину поприща, быть может, не столь прекрасную, как первая, но все же способную увеличить его славу и подарить нам новые наслаждения. Он родился в 1810 году, начал сво. ю литературную деятельность в 1830.году и умер в 1857 году.

Теофиль Готье. Теофиль Готье дебютировал в литературе одновременно с Альфредом и Мюссе. Он был по профессии живописец, но слабость зрения заставила его расстаться с кистью; однако и в своих литературных произведениях он остался исключительно живописцем. Он дебютировал поэмами в романтическом духе, как Альбертюс и Комедия смерти, где все, что выходит из рамок описаний, никуда не годится, но вся описательная сторона замечательна. В своих прозаических и стихотворных путевых заметках он продолжал давать эскизы, офорты, акварели или масляные картины, большая часть которых написана очень эффектно, а некоторые положительно превосходно.

Наконец, как бы овладев в совершенстве кистью и резцом, Готье вскоре после 1848 года дал свой стихотворный шедевр Эмали и Камеи, где перо писателя соперничает со всеми орудиями изобразительных искусств. На такой степени совершенства эта художественная «транспозиция» (выражение самого Готье) является настоящим чудом и как бы обогащает литературу новой областью. Все победы, даже те, из которых нельзя, по видимому, извлечь особенной пользы, заслуживают уважения, и мы должны быть благодарны Теофилю Готье за это новшество. Эмали и Камеи займут свое место во французской литературе, как исключительная художественная редкость, обнаруживающая руку изумительного работника.

Готье писал также романы, отличающиеся тем же характером, что и прочие его произведения. Таковы, например, Мадмуазель де Мопеп и Капитан Фракасс, где при всем изяществе формы почти отсутствует содержание; их можно назвать очень недурными работами или, на худой конец, хорошенькими безделушками, ибо автор, словно сознавая, что ни события, ни действующие лица не представляют для читателя особого интереса, пускает в ход все свои технические ресурсы. Это — посредственные книги с чудесными иллюстрациями, но, как известно, книга обычно для того и иллюстрируется, чтобы скрыть недостаток содержания. А талант иллюстратора был велик.

Готье был в своем роде замечательным стилистом. Немного архаичный, как почти все крупные стилисты, слишком старательно уснащавший свою речь техническими терминами из области архитектуры, живописи и керамики, с которыми он прекрасно был знаком, и вместе с тем прекрасно образованный, воспитанный на классиках, столь же хорошо знакомый с общепринятым литературным языком, знавший его лучше, чем кто бы то ни было, владевший им глубже и увереннее, чем даже Виктор Гюго, он оставил образцы изящного слога, достойные внимательного изучения, причем — даже после самого близкого рассмотрения — они ничего не теряют в своей красоте, и в них не удается открыть никаких изъянов. Его сочинения могут дать пищу критике, но отдельные страницы превосходны, а этого достаточно, чтобы отвести Готье весьма почетное место во французской литературе.

Не следует забывать Огюста Барбье, который стоял гораздо ниже Теофиля Готье, но в продолжение короткого периода обнаруживал подлинный талант. В 1830 году он сочинил несколько сатирических ямбов в манере Андре Шенье, написанных неуверенным языком, но проникнутых таким могучим воображением и яростным порывом, что у читателей создается впечатление словно от физического толчка. В особенности хороши два стихотворения: Идол, направленное против воскресающего бонапартистского фанатизма, и Добыча — против жадных интриганов, которые оспаривали друг у друга теплые места после Июльской революции. Стихи эти производят особенно сильное впечатление, если читать их вслух с пафосом, как речь трибуна или проклятие пророка. Имя, подписанное под такими строками, никогда не умрет, но гибнет талант, вдохновляемый исключительно негодованием и злобой. Впоследствии Огюст Варбье писал еще очень недурные стихи; он пережил не свою известность, которая за ним осталась, но свою славу. Скончался он в 1882 году.

Можно ли зачислить Ламеннэ в ряды поэтов? Его позволительно отнести также к ораторам, а с некоторой натяжкой и к философам. В начале своей литературной карьеры Ламеннэ в целом ряде сочинений, из которых самым значительным был Опыт о религиозном индифферентизме, защищал те же доктрины, что Жозеф де Местр и Бональд. Затем, будучи в душе демократом, признавая и раньше, чуть ли не в качестве догмата веры, принцип «всеобщего согласия», глубоко потрясенный Июльской революцией и озабоченный примирением католической религии, служителем которой он был, с новыми идеями, — он пытался создать либеральный католицизм. Когда римская курия осудила его идеи, Ламеннэ не счел нужным подчиниться ее решению, порвал с церковью и сделался ярым демократическим писателем, распространявшим в жгучих памфлетах, дышащих страстным и волнующим лиризмом (Слова верующего, Народная книга, О современном рабстве), самые смелые мысли и самые благородные и милосердные чувства. И никто не посмел ни на минуту заподозрить благородство его характера и суровое бескорыстие.

Великий стилист, доводивший до излишеств, — но излишеств, которые ослепляли и опьяняли читателя, — присущие ему качества поэта в прозе, трибуна и пророка, Ламеннэ оставил страницы, имеющие характер од или ямбов, и его одинокая и мятеясная старость не прошла бесплодно для искусства. Его теперь мало читают; идеи, которым он последовательно служил, не пробуждают ныне страстей, и обычный тон его писаний не принадлежит к числу тех, которые нравятся широкой публике; но любители торжественного» слога и высокого красноречия еще помнят сочинения Ламеннэ, в которых эти два драгоценные качества содержатся в изобилии и могут дать наслаждение знатокам.

Театр. Театр был весьма блистателен в эту эпоху. Мы уже называли драмы Гюго, которые, за исключением Бургграфов, — впрочем, восхитительных, — все имели большой успех. Казимир Делавинь трагедией в стихах Людовик XI (1832), трагедией в стихах Дети Эдуарда (1833), исторической комедией в стихах Дон-Жуан Австрийский (1835), исторической комедией в стихах Популярность (1838) и комедией-буфф в прозе Докладчик (1841) удачно продолжал свое театральное поприще.

Понсар пытался воскресить корнелевскую трагедию своей Лукрецией, которая вследствие начинавшейся тогда реакции против романтического театра или, скорее, благодаря своим достоинствам имела в 1843 году шумный успех. С меньшим успехом автор поставил впоследствии Агнесу де Мерани (1846), Шарлотту Корде (1850) и комедию Честь и деньги (1853). Мы еще встретимся с ним, когда будем говорить о современной литературе в собственном смысле этого слова.

Эжен Скриб, писавший уже давно, добился славы около 1830 года. Родившись в 1791 году, он выпустил свои первые драматические опыты в 1811 году. С этого момента и вплоть до 1830 года он поставил несколько сот пьес, имевших мимолетный успех. В большинстве случаев это были наскоро скроенные водевили, но в них уже проявлялось то знание сцены, которое никогда не покидало автора. С 1830 года Скриб, уверившись в своих силах, рискнул взяться за серьезные драматические вещи. Бертран и Ратон (1833), Товарищество (La Camaraderie — 1837), Цепь (Une chaine — 1841), Битва дам (Bataille des Dames — 1850) — были бытовыми комедиями, Стакан воды (Le Verre d'Eau — 1842) и Адриенна Лекуврер (1849) — комедиями историческими и анекдотическими. Этот жанр, как мы уже видели, был известен во Франции и раньше, но в эпоху Луи-Филиппа он достиг в лице Делавшая и Скриба своего совершенства и апогея.

Скриб был поверхностным наблюдателем. Но он обладал мастерским умением завязывать интригу, вести все время пьесу с неослабевающим интересом и остроумно приводить ее к неожиданной развязке. В технике сцены для него не существовало тайн, и можно сказать даже, что он ее усовершенствовал. Будучи в целом учеником Бомарше, он в этом отношении (составляющем, впрочем, весьма существенную сторону драматического искусства) превзошел своего учителя. Кроме того, Скриб обладал значительным и подчас весьма тонким остроумием, а его диалоги всегда отличаются большой живостью. Он впадает в вульгарность только в тех местах, которые выходят из рамок комического, но автор позаботился о том, чтобы такие отступления встречались возможно реже.

С такими дарованиями можно пойти далеко. Успех Скриба был огромен. Он приобрел европейскую известность. Прибавьте к этому, что Скриб умел хорошо составлять оперные либретто и что его имя как либреттиста красовалось на самых знаменитых произведениях — Буальдьё, Обера, Мейербера, Верди, Адама и Галеви (Белая дама, Немая, Фра Диаволо, Роберт Дьявол, Жидовка, Гугеноты, Посланница, Черное домино, Пророк, Африканка).