Русско-Ордынская империя - Анатолий Фоменко

Перечень поражений Рима, по П.Н. Крекшину, выглядит следующим образом: „В кесарствование кесаря Августа готы славяне разорили области ближние, подлежащие державству римскому“;

„Атилла, царь гунский, нарицаемый бич божий из русския страны…“;

„Одоакр, царь российский Италиею возобладал“ и т. д.».

По сути дела, П.Н. Крекшин полностью подтверждает нашу реконструкцию русской и всемирной истории. Правда, датировки у него уже скалигеровские, то есть неправильные. Но он еще незнаком с миллеровско-романовской версией русской истории. Поскольку эта версия еще только-только создавалась, когда Крекшин писал свою рецензию. В миллеровско-романовской версии истории вскоре будут вообще запрещены упоминания о том, что «античный» Рим существовал одновременно со средневековым Российским Московским царством. Но для Крекшина этот запрет еще не действует. Хотя скалигеровской хронологии его успели обучить. Поэтому, естественно, в его сознании российская история углубляется в далекую «античность».

Но может быть, все это — личное мнение Крекшина. Может быть, он выдавал желаемое за действительное, не разобрался в предмете, чего-то недопонял? Мало ли какие у людей складываются мнения. Но нет! Как полагает В.В.Дементьева, «представления П.Н. Крекшина об истории древнего мира соответствовали уровню знаний своей эпохи… Русское антиковедение как наука сложилось только к концу XVIII века». То есть получается, что ранее конца XVIII века русское «антиковедение» существовало, но было якобы неправильным, «не сложившимся как наука». Мы видим, что «наукой» современные историки называют лишь работы миллеровско-романовской школы.

«Отражает ли рецензия П.Н. Крекшина уровень исторических представлений середины XVIII века, — задает вопрос В. В. Дементьева. И сама же отвечает: — Безусловно, да». То есть представления Крекшина в целом разделяло образованное русское общество.

Вплоть до конца XVIII века русские представляли «античную» историю именно так, как об этом написал Крекшин. И это идеально соответствует нашей реконструкции. Только к концу XVIII века русское общество с большими усилиями заставили совсем по-другому воспринимать мировую и русскую историю. Сегодня нам этот миллеровско-романовский взгляд XVIII века уже преподносят как единственно возможный, якобы издавна существовавший и очевидный сам по себе. Настолько очевидный, что любые возражения против него с ходу объявляются абсурдными.

Но история — это предмет науки, а не веры. В науке любое утверждение необходимо доказывать, обосновывать. Если русское общество середины XVIII века смотрело на русскую историю совсем не так, как сегодня, то спрашивается, какие аргументы приводятся историками в доказательство того, что в XVIII веке русские аристократы «совершенно не понимали своей истории»? Якобы «абсурдные представления» образованного русского общества XVIII века об отечественной истории — вещь чрезвычайно странная.

Современные исследования по хронологии заставляют нас вновь вспомнить о забытых спорах XVIII века. Тогда скалигеровско-миллеровская школа победила. Но сегодня обнаруживается, что в одержавшей верх версии кроются глубокие противоречия, что она ошибочна. С другой стороны, оказывается, что те представления русского общества XVII–XVIII веков о своей истории, которые жестко подавлялись в ходе внедрения скалигеровской версии, зачастую были правильными.

Во книге II настоящего издания мы подчеркнули то поразительное обстоятельство, что принятая сегодня версия русской истории была создана в XVIII веке, причем исключительно иностранцами — немцами Миллером, Байером, Шлёцером и др. Возникает вопрос: а что же русские ученые? Как русское образованное общество могло допустить столь бесцеремонное вмешательство в такую важнейшую область науки и культуры, как отечественная история? Ведь ясно, что разобраться в сложнейших проблемах русской истории иноземцу труднее, чем своему.

Вот почему полезно приподнять завесу над почти забытой в наши дни картиной яростной борьбы, которая велась в XVIII веке в академических кругах вокруг принципиальных вопросов отечественной истории. Воспользуемся уже редкой сегодня книгой М.Т. Белявского «М.В. Ломоносов и основание Московского университета», изданной в 1955 году к 200-летию основания МГУ. Оказывается, борьба за русскую историю была существенной частью движения русского общества XVIII века за право иметь отечественную науку. В ту эпоху это право было под большим вопросом. Во главе движения стоял великий М.В. Ломоносов. Во главе иностранцев, стремившихся — при нескрываемой поддержке романовского императорского двора — подавить русскую национальную научную мысль, находился историк Г. Миллер.

В 1749–1750 годах Ломоносов выступил против новой в то время версии русской истории, создаваемой на его глазах Г. Миллером и Г. Байером. Он подверг критике только что увидевшую свет диссертацию Миллера «О происхождении имени и народа российского», дал уничтожающую характеристику трудов Байера по русской истории. «Мне кажется, — писал он о Байере, — что он немало походит на некоторого идольского жреца, который, окурив себя беленою и дурманом и скорым на одной ноге вертением, закрутив свою голову, дает сумнительные, темные, непонятные и совсем дикие ответы». Так началась борьба за русскую историю.

Процитируем М.Т. Белявского: «С этого времени занятие вопросами истории становится для Ломоносова такой же необходимостью, как и занятия естественными науками. Более того, в 1750-х годах в центре занятий Ломоносова оказываются гуманитарные науки и в первую очередь история. Ради них он идет даже на то, чтобы отказаться от обязанностей профессора химии… В переписке с Шуваловым он упоминал свои работы „Описание самозванцев и стрелецких бунтов“, „О состоянии России во время царствования государя царя Михаила Федоровича“, „Сокращенное описание дел государевых“ (Петра Великого), „Записки о трудах монарха“. Однако ни этих трудов, ни многочисленных документов, которые Ломоносов намеревался опубликовать в виде примечаний, ни подготовленных материалов, ни рукописи II и III части I тома (имеется в виду труд Ломоносова „Древняя Российская История“ — Авт.) до нас не дошло. Они были конфискованы и исчезли бесследно».

Правда, первая часть «Древней Российской Истории» Ломоносова все же была опубликована. Но история ее публикации чрезвычайно сложная и запутанная. «Издание ее всячески тормозилось, и, начав печататься в 1758 году, книга вышла из печати лишь после смерти Ломоносова». Напомним, что Ломоносов умер в 1765 году. В обстановке высокого накала борьбы идей не исключено, что от имени Ломоносова было опубликовано нечто совсем другое, не то, что он на самом деле написал. В лучшем случае его труд был урезан и отредактирован, если не переписан заново под иным, несвойственным автору углом зрения. Такое предположение тем более вероятно, что практически то же самое и в то же время происходило с трудами крупного русского историка В.Н. Татищева (см. выше). Их после его смерти издавал Миллер по неким «черновикам Татищева». А сам труд Татищева загадочно исчез. Кто мог помешать торжествующему Миллеру, под полный контроль которого Романовы отдали тогдашнюю русскую историческую науку, выпустить труды Ломоносова в искаженном виде? Надо сказать, что подобный прием — «забота» о публикации трудов научного оппонента после его смерти — характеризует остроту противоборства вокруг проблем русской истории. Русская история в ту эпоху выступала предметом далеко не чисто академических споров. Как Романовым, так и их идейным единомышленникам в лице царствующих особ Западной Европы была нужна искаженная русская история. Известные нам на сегодняшний день публикации исторических произведений Татищева и Ломоносова, скорее всего, представляют собой подделки.

Вернемся к началу противоборства Ломоносова с Миллером. Немецкая профессура под разными предлогами добивалась удаления Ломоносова и его сторонников из Академии наук. Эта «научная деятельность» развернулась не только в России. Ломоносов был ученым с мировым именем. Были приложены все усилия, чтобы опорочить Ломоносова перед мировым научным сообществом. При этом в ход были пущены все средства. Всячески старались принизить значение работ Ломоносова в области естественных наук, где его авторитет был очень высок. Достаточно сказать, что он состоял членом нескольких иностранных академий — Шведской с 1756 года, Болонской с 1764 года.

М.Т. Белявский пишет: «В Германии Миллер инспирировал выступления против открытий Ломоносова и требовал его удаления из академии». Этого сделать в то время не удалось. Однако противникам Ломоносова удалось добиться назначения академиком по русской истории Шлёцера. «Шлёцер… называл Ломоносова „грубым невеждой, ничего не знавшим, кроме своих летописей“… Вопреки протестам Ломоносова, Екатерина II назначила Шлёцера академиком. При этом он не только получал в бесконтрольное пользование все документы, находящиеся в академии, но и право требовать все, что считал необходимым, из императорской библиотеки и других учреждений. Шлёцер получал право представлять свои сочинения непосредственно Екатерине… В черновой записке, составленной Ломоносовым „для памяти“ и случайно избежавшей конфискации, ярко выражены чувства гнева и горечи, вызванные этим решением: „Беречь нечево. Все открыто Шлёцеру сумасбродному. В российской библиотеке несть больше секретов“».