Элохим - Эл М Коронон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– По-твоему, Храм уже послал за нами людей?
– Еще нет. Но может быть завтра.
Элохим не сомневался, что как только в Храме обнаружат исчезновение Мариам, начнут ее искать повсюду, сначала в Иерусалиме, потом пошлют людей, скорее всего в Назарет, а когда их и там не найдут, то будут искать по всему царству. У Храма была налажена отличная связь со всеми городами царства. И это Элохиму было хорошо известно.
– За это время мы могли бы уйти далеко, – сказала Мариам. – Они бы нас не догнали.
– Нет, адда, им догнать нас легко, как бы далеко мы не ушли. Лошади бегут быстрее, чем груженный мул. Вся наша надежда на то, что никто не догадается, куда мы держим путь.
– А куда мы идем?
– В Египет.
– Ой, как здорово, дада!
Мариам от радости захлопала в ладоши. На миг в ней проснулась детская беззаботность. Даже не верилось, что вот эта маленькая девчонка иной раз могла быть столь рассудительной. Но вдруг она задумалась и спросила:
– А там тоже люди пахнут противно?
– Я их не нюхал, – рассмеялся Элохим. – Но египтяне испокон веков известны как лучшие изготовители всякого рода благовоний.
– Вот видишь, дада, египтяне умные, понимают, насколько важно, как пахнет человек. Хотя если они издавна натирают свое тело благовониями, стало быть, по природе пахнут еще хуже. Но все равно я бы хотела в Египет. Но в Египет без египтян. Я, ты, звездное небо и Египет. Больше ничего.
– В Египте люди живут вдоль Нила на узкой полосе орошаемых земель, где они выращивают пшеницу, лен, хлопок и прочие растения. А за полосой тянется безбрежная и непроходимая пустыня.
– Вот там-то нам и надо поселиться. Как можно подальше от людей.
– Но там нет ничего – ни воды, ни травы, ни деревьев. Только песок, песок и еще раз песок. Даже нечем питаться.
– А я ем мало, – наивно возразила Мариам. – Я вообще не люблю кушать.
– Днем палящее солнце, а по ночам жуткие холода.
– Ничего, дада, у нас есть шатер, – сказала Мариам так убедительно, что Элохим на миг поверил, что, и в самом деле, возможно жить в пустыне без воды и еды, укрывшись в шатре. В ней рассудительность и сметливость трогательно сочетались с детской наивностью. У Элохима защемило сердце, представив ее такую беззащитную одной, без него, в мире волков.
– Дада, не грусти. У нас все будет хорошо. Главное мы вместе. И ты меня никогда не оставишь. Не так ли?
– Да, родная, никогда.
Немного отдохнув, они поднялись, обошли вершину и перебрались на восточный склон горы. Там тропинка вела вниз к подножию. Теперь не спеша они начали спускаться с горы. Мариам возобновила разговор, начатый у пещеры.
– Знаешь, дада, я вообще могу не обращать внимания на людей. Они для меня все равно не существуют. Подлинные люди еще не родились.
– А кто, по-твоему, подлинный человек?
– Ты! – неожиданно ответила она.
– Я бы не сказал, – искренне смутился Элохим.
– Тебе мешали жить. Но ты никому не мешал. Наоборот, делал людям добро. Настоящие люди живут и другим дают жить.
– Адда, за свою жизнь мне приходилось убивать немало людей. Даже проливать невинную кровь.
– Дада, я слышала, знаю. Невинную кровь ты пролил вынужденно. И, кроме того, убивал-то в основном мразей. Мир оттого не стал хуже, если не наоборот.
– Адда, кажется, ты не очень справедлива к людям. Уже не первый раз отзываешься о них, как бы это сказать помягче, не лестно, не доброжелательно. Хотя среди них есть много порядочных людей.
– Я не встречала.
– По-твоему, все люди – мрази?
– Да, почти все. Не помнишь, ты ведь сам мне говорил, что люди – мрази.
– Да, помню. Но я не говорил, что все люди мрази.
– Люди рождаются невинными, но потом из невинных младенцев вырастают монстры. Звери и растения – нет, какими они рождаются, такими и умирают.
– Очевидно, жизнь так устроена.
– Легче всего свалить вину на жизнь. Жизнь – действительно одно сплошное искушение стать мразью. И устоять слишком трудно, почти невозможно. Человеком, дада, стать крайне нелегко. И оттого кажется, что жизнь виновата. А на самом деле виноваты сами люди. Человек должен найти в себе силы противостоять давлению жизни и перебороть в себе растущего монстра. Это как бы единственное и самое важное «должен» в жизни каждого.
– Но как?
– Родив в себе подлинного человека. Мать рожает самое невинное, беспомощное создание, которое обречено стать самым чудовищным монстром на земле, если он не родит в себе подлинного человека, венца творения. Этим мы отличаемся от зверей и растений. Они не могут и не обязаны менять себя. А мы можем и должны. Вот скажи, ты ведь боролся с самим собой? Не так ли?
– Этим я занимаюсь всю жизнь.
– Вот видишь, я была права. Но вспомни, как в тебе возникло желание перебороть, изменить себя? С чего все началось?
Элохим на какое-то время погрузился в свои воспоминания.
Вспомнился случай из юности. Ему тогда исполнилось пятнадцать лет. У него появился первый внешний признак возмужалости – пушок волос над верхней губой. Но писклявый мальчишеский голос никак не менялся, в то время как у всех ровесников он давно преломился в мужской. Голосовые связки все слабели, и он говорил тихим, едва слышным голосом. Он злился на себя. И однажды, в минуту злости, откуда-то из груди прорвался грубый, какой-то неотесанный и противный на слух голос. Так в нем стали сосуществовать два голоса: один – детский, все слабеющий, но никак не исчезающий, а другой – мужской, довольно противный, но недостаточно сильный, чтобы занять свое место. Элохим страдал долго. Сам с собой он пытался говорить противным голосом. Ему стоило больших усилий всякий раз переключаться с привычного голоса на другой. И все опять изменилось в один день. Однажды он уехал на лето в Хеврон, к своей любимой бабушке Рах-Шэндэ (savta Rah-Shende), которую он звал «нэнэ» (“nene”). Всю дорогу Элохим молчал. Он решил больше никогда не говорить своим детским голосом, как бы оставить его за спиной в Вифлееме. Приехав в Хеврон, он поздоровался с нэнэ своим грубым противным голосом. Она спросила, как мать, как отец? В ответ у Элохима вырвался писклявый голос. Он тут же осекся, побледнел: «Неужели пропал новый голос?» Ценой больших усилий ему удалось перенастроить
