Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

После некоторых размышлений Кодама сказал русскому:

— Какое-то время вам придется погостить у нас.

Гость даже глазом не повел.

— Спасибо за приют, мне ведь в такой буран и голову преклонить негде. Прикажите своим людям принести мои рубанок и топор — я их припрятал тут неподалеку.

Кодама смахнул невольную улыбку.

— Инструменты вам больше не потребуются.

— Ну и слава богу. Плотник-то я, признаться, липовый.

Его поместили в каморку внутри храма, за стеной, Тут стояли все те же бронзовые статуи устрашающих богов, горели свечи. Он не сомневался, что у дверей выставлены часовые. Да и не пытался бежать, искать лазейку. Все пока шло так, как они с Чимидом и предполагали. Улегся на войлок и спокойно заснул.

Труднее в это время приходилось агенту Мурасаки, отправившемуся в Ульдзю навести справки о «плотнике Петре».

В Ульдзе не было пыльной бури, здесь ярко сияло солнце, в желтовато-прозрачной реке плавали рыбы, на лугу паслись коровы и хайныки. Идиллия…

Мурасаки, выдав себя за сына лавочника из Баянтумена, некоего Фына, говорил, что приехал заключить контракт с жителями Ульдзи на поставку овощей в лавку отца. Заодно он передавал всем приветы от «плотника Петра», выведывал, нет ли тут его близких друзей.

Подошли трое, завернули Мурасаки руки за спину, вытащили из его потайного кармана бельгийский пистолет.

— Сейчас опасно в дороге… — оправдывался он.

— Ну, ты, шелудивая японская собака, — сказал Чимид, — назови всех заговорщиков!.. Не назовешь — петлю на шею!

Мурасаки мог считаться храбрым офицером, но, оказывается, сотрудникам внутренней охраны все известно; они знали даже, где находится Кодама. Всякое запирательство могло стоить жизни. Монголы с ним не церемонились, не угощали чаем и печеньем, не давали никаких обещаний, чтоб выведать имена. «Будешь запираться — повесим!»

И он предал всех. Почему он должен доставать жемчуг со дна моря для того же Кодамы или расплывшегося, как медуза на воде, настоятеля Лут-Очира? Есть мудрая наука спасти свою жизнь подчинением…

…Кодама рассчитывал, что его посланец в Ульдзю Мурасаки вернется в дацан денька через два. Чимид проявил оперативность. Этой же ночью, пока бушевала пыльная буря, его конники окружили монастырь, без всякого труда разоружили внутреннюю охрану. Лут-Очир был схвачен и, на основании показаний японца Мурасаки, заключен под стражу. В тот чулан с бронзовыми статуями, где находился недавно Щетинкин, посадили Кодаму. Той же ночью японца и настоятеля допросили и под надежным конвоем отправили в Улан-Батор.

Заручившись грамотой за подписью настоятеля Лут-Очира, сотрудники ГВО отправились в монастырь Халхин-Сумэ.

Когда главари заговора во всех восточных монастырях оказались за решеткой, Петр Ефимович сказал Чимиду:

— Мы провели операцию без единого выстрела. Не думаю, что и впредь будет так. Нужно ждать вооруженных нападений японцев на монгольские пограничные заставы. Новые заговоры теперь следует искать на западе Монголии. Не оставляя, разумеется, вниманием и юго-восточный район…

Теперь он полностью разобрался во внутренней обстановке, знал, где вероятнее всего могут произойти контрреволюционные выступления, делал все, чтобы упредить их.

Они с Чимидом нащупывали все новые и новые очаги.

6

В штаб Государственной внутренней охраны приходили тревожные вести: на западе страны, в районе озера Убса-нур, появился некий тайджи Эрэгдэн-Дагва, собирающий под желтые знамена восстания всех недовольных народной властью. Тайджи поддерживает связь с синьцзянскими и китайскими генералами.

В Кобдо находилась кавбригада монгольской Народной армии, и Чимид полагал, что этих сил вполне достаточно для разгрома мятежников.

Чимид и Щетинкин с группой сотрудников ГВО спешно выехали в Кобдо. Путь предстоял немалый, долгий и утомительный: через горы и перевалы Хангая, через предгорья Монгольского Алтая, через пески и солончаки, котловины Больших озер. Если до Баянтумена они добирались за двое суток, то сейчас предстояло настоящее путешествие, которое могло занять много дней. Для Щетинкина Кобдо был городом славы Максаржава, именно в том краю полководец одержал свои первые внушительные победы.

И вот тенистые, приветливые улочки Кобдо приняли усталых путников. По арыкам струилась прохладная вода, звонко пели птички в ветвистых тополях. Дома тут были одноэтажные, глинобитные, огражденные сплошными стенами из кирпича-сырца…

В штабе кавбригады Щетинкин встретил знакомых советских военных инструкторов, разговорился с ними. Штабу известно о банде Эрэгдэн-Дагвы. Участились случаи нападения мятежников на воинские подразделения. Тайджи, что значит дворянин, Эрэгдэн-Дагва лично охотится за командирами Народной армии. Нет, в командиров не стреляют. На них нападают ночью и душат обыкновенным кушаком от халата. Следов насилия никаких, а человек мертв, лежит с посиневшим лицом. Врачи регистрируют: «паралич сердца».

— А на советских инструкторов нападения не было? — поинтересовался Петр Ефимович.

— Пока не было. Побаиваются. Когда монголы нападают на монгола — это одно. А напасть на русского командира — значит открыто бросить вызов народному правительству. Тайджи неуловим. Он все время жмется к Улангому, к тувинской границе.

— К этому тайджи следовало бы заслать сотрудников ГВО, выяснить его намерения, — посоветовал Щетинкин Чимиду.

— Подберу самых испытанных.

— Я тоже пошлю кое-кого из своих старых знакомых — урянхов…

…Тайджи Эрэгдэн-Дагва со своей бандой контролировал обширный район на монгольско-тувинской границе. В его отряде были и урянхи, или тувинцы, нойоны, баи, тарги, ховраки, бежавшие в Монголию с Тес-Хема и Хемчика, а также — хубсугульские тувинцы и алтайские урянхи.

Отрядом урянхов распоряжался глава ламаистской религии в Туве Лопсан Чамза. После того как его племянница Албанчи вышла замуж за Кайгала, Чамза остался один. Он продолжал жить в своем дацане и, по новой конституции, не нес никаких повинностей, правда, не пользовался также правом вмешательства в гражданские дела; иногда навещал слепого богдогэгэна в Урге, и они, при участии Цаган-Дари, жены богдохана, вынашивали планы свержения народной власти в Монголии и Танну-Тувинской аратской республике, вели переговоры с японскими агентами и людьми атамана Семенова, обосновавшегося в Маньчжурии. Нужен был молодой, полный сил человек, который возглавил бы движение среди ламства, поднял мятеж. Таким человеком был дворянин Эрэгдэн-Дагва, служивший в белом отряде генерала Бакича. Богдохан умер, и Бандидо Хамбо Лама Лопсанчжанц Чамза почувствовал себя единственным владыкой и главой духовенства Урянхая и Монголии, обязанным взять в свои руки движение. До поры до времени Эрэгдэн-Дагва жил у него в монастыре в Урянхае или в Танну-Туве под видом ламы. Они скупали оружие, припрятанное в хошунах баями еще со времен колчаковщины. Все свое состояние Лопсан Чамза отдал на это дело. Очень часто тайджи выезжал в Монголию и вел агитацию среди зажиточного аратского населения, кочующего возле озера Убса-нур и хребтов Хархира. Ему удалось сколотить хорошо вооруженный отряд, который мог противостоять кавбригаде Народной армии, расположенной в Кобдо. Этот отряд, по сути, контролировал тракт Улангом — Кобдо, грабил караваны, угонял скот, убивал активистов в сомонах, устраивал массовые расстрелы населения. Всеми крупными вылазками Эрэгдэн-Дагвы умело руководил Лопсан Чамза, в конце концов перебравшийся в ставку тайджи в Монголию. Готовя большое восстание, Эрэгдэн-Дагва и Чамза рассчитывали на прямую военную поддержку китайского генерала Ма, обосновавшегося в Синьцзяне, и на белогвардейские банды, скрывающиеся в горах. Командование бригады не раз посылало против бандитов свои полки, но бандиты дрались умело, отчаянно, полки попадали в окружение и едва вырывались.