Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно двери атриума распахнулись. Появился Луций Корнелий Сулла, облаченный в нарядную пурпурную мантию. Двери за ним закрылись, но бывший диктатор повернулся и сказал несколько слов, обращаясь к тем, кто остался внутри.
– Дождитесь моего возвращения, прежде чем продолжить порку, Валерия, – сказал он. – Я не хочу пропустить ни единого стона моих рабынь.
– Все, что пожелаешь, любовь моя, – послышался из-за двери чувственный женский голос, томно растягивавший слова, скорее всего под действием вина. Или опиума? У Суллы могло случиться все, что угодно.
– Долабелла! – воскликнул Сулла, поворачиваясь к другу. – Спасибо, спасибо, спасибо, что добрался до меня. Знаю, что это сопряжено с огромными неудобствами, но здесь в тысячу раз безопаснее, чем в Риме. Я не погибну, подобно многим, в потасовке возле Форума, развязанной заговорщиками и злопыхателями. Предоставлю это другим, тем, кто ошибочно доверяет сенаторам.
Он расхохотался во все горло. Несмотря на свои шестьдесят лет и большой живот, он по-прежнему двигался бодро и казался кем угодно, только не человеком, готовым хоть немного ослабить туго натянутые вожжи единовластия.
– Всегда приятно увидеть Суллу, даже если для этого приходится плыть по морю или все время наталкиваться на стражников. Я привез тебе письма из Рима.
Долабелла протянул ему связку сложенных и запечатанных папирусов.
– Что-нибудь от Лукулла? Вести с Востока? – спросил Сулла с неподдельным любопытством.
– Нет, оттуда нет известий. – Долабелла сник; он не любил разочаровывать своего покровителя. – Письма от Катулла и Помпея. Они покончили с восстанием Лепида.
– Знаю, знаю. Оба отличились, особенно Помпей, – заметил Сулла. – Ясно, что среди прочих Помпей – восходящая звезда. Он сделает все возможное, чтобы мои законы как можно дольше оставались в силе и наши привилегии сохранялись. Теперь единственное, что меня заботит, – новости от Лукулла, с Востока, – сказал диктатор, в чьем голосе прозвучала едва уловимая нотка раздражения. – Положи письма вон на тот стол, где стоят кувшины, и как следует поговори со мной.
Долабелла послушался и положил послания на стол. Сулла взял его под руку и повел в угол комнаты, желая, по всей видимости, чтобы беседа была как можно более доверительной.
– Я дал Лукуллу весьма щекотливое поручение и со дня на день жду от него весточки. Лукулл никогда меня не подводил. Как и ты. На Востоке ведется крупная игра. С Митридатом мы до сих пор не разобрались. Мятеж Цинны и других популяров, давних сторонников Мария, вынудил меня заключить мир с проклятым понтийским царем, которого следовало бы уничтожить. Это вопрос, который до сих пор не решен: Лукулл, или ты, или кто-нибудь другой должны сделать это в ближайшее время. Вот почему я хочу иметь своих людей во всех провинциях этой части света. Я хочу, чтобы ты отвечал за Македонию. Понимаешь? Я знаю, что Македония далеко, но именно там ты сейчас нужен. Разобраться с Востоком, затем с восстанием Сертория и беглыми популярами в Испании, если старик Метелл не в состоянии сам расправиться с этими мерзавцами. Таков мой замысел. Но сейчас я сосредоточен на Азии и Лукулле, а посему желаю, чтобы ты обосновался в Македонии, у него в тылу. Что ты об этом думаешь, друг мой?
Долабелла знал, что, даже если слова Суллы звучат как вопрос или предложение, они всегда означают приказ. Имея дело с бывшим диктатором, можно было только подчиняться и через это обогащаться. Или противиться его замыслам, но это вело к гибели, причем, как правило, скорой.
– Я поеду туда, куда Сулла сочтет нужным меня отправить.
– Хорошо, очень хорошо! Хвала Юпитеру, друг мой. Мне это нравится, – сказал Сулла, похлопав его по спине. – О делах мы поговорили. А теперь расслабимся. Хочу, чтобы ты проследовал в главный атриум и насладился вместе со мной. Я времени зря не теряю: открыл для себя новые удовольствия.
Сулла трижды постучал в дверь, немного подождал и снова трижды стукнул костяшками пальцев. Толстые деревянные створки отворились, и бывший диктатор, за которым внимательно следил гость, вошел в главный атриум.
– Итак, я открыл для себя новые удовольствия, – повторил Сулла. Он повернулся к Долабелле и взглядом приказал ему идти рядом. – Ты когда-нибудь предавался любовным утехам среди несущихся со всех сторон криков боли? Поверь, это упоительно. Кстати, существует ли такое слово? Если не существует, должно появиться.
Вдоль стен, спиной к вошедшим, разведя руки в стороны, в два ряда стояли связанные молодые женщины, к каждой был приставлен крепкий мускулистый раб с кнутом в руке. Рабыни были полностью обнажены, у большинства на спинах, ногах, руках и ягодицах виднелись глубокие отметины от ударов. У одних они обильно кровоточили, у других успели затянуться, а некоторые еще не изведали плети.
Долабелла рассматривал женщин, широко раскрыв глаза, со злорадно-восхищенной полуулыбкой.
– Я их меняю, чтобы служили подольше, – сказал Сулла. – После сотни ударов даю передохнуть пару дней и беру других. Некоторые умирают. Взамен появляются новые. Я трачу на них целое состояние, но это так восхитительно… – Он отвернулся от Долабеллы и воззрился на женщину, безмятежно лежавшую посреди атриума, как будто все, что происходило, не имело к ней ни малейшего отношения. – Валерия, дорогая… Смотри, это Долабелла, он прибыл из Рима.
Супруга бывшего диктатора томно полулежала на ложе, прикрытая лишь нижней туникой. Одна ее грудь была обнажена, другую, также обнаженную, сжимала рука Метробия, немолодого актера, переодетого женщиной, давнего и задушевного приятеля Суллы.
Рядом с роскошными ложами Валерии и Суллы, по правую руку от бывшего диктатора, стояло еще одно, свободное. Сулла велел Долабелле устроиться на нем. По другую сторону также стояли ложа, на которых возлежали актеры – Росций и Сорекс. Каждый держал на коленях окровавленную рабыню, ощупывая все ее тело, в то время как женщины, чуть живые от ударов, горько рыдали.
Рыдания неслись отовсюду.
Со всех сторон.
Когда бывший диктатор велел выйти и встретить Долабеллу, избиение тридцати связанных рабынь прервалось, но все женщины обливались слезами: большинство – от боли, а те, кого лишь недавно связали и поставили возле стены, – от чистого испуга, ибо они видели участь товарок по несчастью и знали, что их ожидает то же самое.
Рабы принесли еду и питье для Суллы, его жены и друзей-актеров, приглашенных на пиршество похоти и крови. Наслаждения и смерти. Долабелле также поднесли блюда с вкусными яствами и роскошный золотой кубок, наполненный
