Планета матери моей (Трилогия) - Джамиль Алибеков

— Разве служебные отношения квалифицируются как семейственность? — пошутил я.

Обстановка разрядилась. Слово взяла Мензер Велиева. Когда она поднялась с места, Латифзаде, будто пешки на шахматной доске, поспешно поменял местами разложенные перед ним бумажки. Я уже знал, что это означает: он готовился к бою и хотел иметь под рукой нужный набор цитат. Рассортировав «фигуры», он откинулся на спинку стула с успокоенным видом.

Мензер начала так:

— Мне понятен ход мыслей товарища Вагабзаде. Конечно, осознав пробелы в собственной работе, он вполне мог «залатать дыры» в процессе работы, не привлекая к ним ничьего внимания.

Латифзаде тотчас вскинулся:

— А я что говорю? Статьи не надо. И обсуждать ее не к чему.

— Разрешите продолжить. Однажды, вскоре после Пленума Центрального Комитета, вы, товарищ Латифзаде, обратились ко мне с таким вопросом: что такое, в философском смысле, масса и руководитель? Возможно, вы намеревались просто проэкзаменовать меня? С запозданием отвечу. Художника, поэта, великого музыканта современники могут не оценить. Так случалось не раз. Слава приходила ко многим из них посмертно. А вот о государственных деятелях, о политиках так сказать нельзя. Вождь, руководитель должен отвечать требованиям дня, выражать чаяния именно сегодняшние. Иначе он не выполнит своего назначения.

— Мы здесь собрались не для философского диспута! — Латифзаде вскочил, словно подкинутый невидимой пружиной. — Не лучше ли вместо умствований перейти к оценке работы вверенного вам отдела народного образования? В прошлом учебном году более тысячи учеников, — Латифзаде быстро справился по бумажке, — получили на экзаменах неудовлетворительные отметки. Двести учеников начальной школы стали второгодниками. К чему это приведет, я вас спрашиваю?

Мензер секунду смотрела на него растерянно. Затем овладела собой, полностью игнорируя его выпад:

— Я хотела сказать, что самокритичность похвальна, но желание взять все просчеты в районе на себя отдают переоценкой собственной личности. Думаю, товарищу Вагабзаде следует быть скромнее. Однако еще большим злом мне представляется систематическое уклонение от прямого служебного долга, желание отсидеться в стороне, чем, как здесь уже говорилось, грешит товарищ Латифзаде. Думаю, настала пора заговорить об этом в полный голос и разобрать его поведение.

— А! Решила мстить? — Лоб Латифзаде налился пурпурной краской. — Проведала, что собираюсь выступить с резкой критикой работы районо, и поспешила опередить? Ловко!

Не обратив никакого внимания на его яростный тон, я спокойно объявил:

— Слово предоставляется товарищу Латифзаде.

Он утратил обычную броню непроницаемости. Сбивчивая речь сводилась, по существу, к единственной фразе: «Она развалила всю работу!» В подтверждение он вспомнил давнее выступление Мензер на пленуме райкома. Это было задолго до моего возвращения в район. Мензер только что вступила в свою новую должность и, как опытный педагог, сумела обобщить недостатки многих школ, вступилась за нужды учителей. Многие педагоги, говорила она, поневоле погружены в домашние заботы. Освободить их от бытовых проблем — построить за счет колхозов домики, обеспечить дровами и отчасти продуктами — не одолжение, а долг. Назначение учителя в обществе самое высокое. Даже такой жестокий властитель, как хромой Тимур, завещал похоронить себя в ногах своего учителя!

Латифзаде вцепился в эти слова подобно клещу:

— Странная позиция для советского учителя восхвалять тирана, утопившего в крови целые страны! — едко воскликнул он. — Какая ужасающая политическая слепота! Выходит, все эти годы Велиева безнаказанно навязывала свои подозрительные взгляды педагогам целого района? Кроме того, она осмелилась поставить под сомнение заботу государства об учителях. Как это квалифицировать, скажите на милость? Может быть, ответит сама Велиева?

— Отвечу, — сказала Мензер, бледнея от негодования. — Наша школа нуждается в реформе. Это носится в воздухе, необходимость изменений давно назрела.

Латифзаде ошарашенно озирался; вокруг никто не возмущался. Напротив, все внимательно слушали Мензер. Латифзаде втянул голову в плечи, недоуменно смолк.

Чтобы избавить его от неловкости, я заговорил сам.

— Революция не единовременный процесс, — сказал я. — Она продолжается и будет продолжаться во всех областях. К сожалению, движение вперед не всегда соответствует идеальной прямой. То и дело возникают трудности, преодолеть которые можно только путем революционного рывка. Об этом и напомнила нам товарищ Велиева. Хочу добавить, что моя статья преследует те же цели. Раздавались осторожные голоса: не рано ли говорить о допущенных ошибках? Может быть, дождаться конечного результата? Считаю это абсолютно неприемлемым! При таком подходе результат станет все более недостижим. Беда ведь не в отдельных ошибках отдельных работников; речь идет о деловом стиле в целом, о методе нашей работы. В чем он, этот метод? Не в том, чтобы пуще огня бояться наделать ошибок. Или всячески их затушевывать. Нельзя удовлетвориться тем, что мы постоянно мчимся тушить вспыхивающие то здесь, то там пожары. Необходимо доискаться до их причины.

Когда я брался за свою теперешнюю работу, мне представлялось, что секретаря райкома оценивают прежде всего по выполнению районом хозяйственных планов. Лишь недавно понял, как был не прав. Есть виды деятельности, которые объемлют абсолютно все стороны человеческого бытия. Когда сам себе не принадлежишь, и любые соображения выгоды, покоя, тщеславия, успеха просто-напросто перестают существовать. Жизнь без остатка посвящена людям, которых даже не всегда знаешь по именам. Но наши жизни слиты воедино…

19

Мензер уехала с группой учителей, собранных со всей республики, в ознакомительно-туристическую поездку в ФРГ. А ко мне посыпались анонимные письма с жалобами на школьные порядки. Несмотря на разный почерк, они были однотипны: «Куда смотрит райком? Наших детей учат плохо, они не успевают по многим предметам. Зато девочки привыкают носить дорогие вещи, франтить. Не подражают ли они в этом некоторым учительницам, которых давно пора одернуть?» Последнее письмо оказалось наиболее откровенным: «Долго ли вы, хозяин района, будете защищать Мензер Велиеву? Какой пример показывает она молодым девушкам, следуя за вами как тень? Вас мы не виним, вы человек холостой. Но ей, вдове фронтовика, такое бесстыдство не к лицу…»

Пока я читал, передо мною незримо витало желчное лицо Латифзаде. Не хотелось верить, что именно его рука направляла мутный поток анонимок. Да и не один он такой, кому свежий ветер критики поперек горла. Многим хотелось бы сидеть до скончания века в служебных креслах без забот, как на пуховике. Легко прослыть безупречным, ничего не делая, затвердив набор надежных, будто каменная ограда, призывов и лозунгов! Главное для таких людей — не потерять «номенклатурную» должность. Она — щит от любых поворотов судьбы…

Когда Мензер возвратилась, я официально пригласил ее в райком, попросив Сейранова приготовить всю пачку анонимок и присутствовать при разговоре.

Едва она переступила порог, я сделал несколько вежливых шагов навстречу:

— Как прошла ваша поездка?

— Было очень интересно, — сдержанно отозвалась она.

— Побывали в школах?

— Разумеется.

— Много отличий от нашей системы образования?

— Можно сказать, все различается.

— Это естественно. Разные социальные уклады и разные задачи.

Она чуть сдвинула брови. Как мне знакомо это выражение скрытого неудовольствия, словно легкая тучка сползла с гор!

— Нельзя рассуждать столь примитивно. Немецкая культура дала миру Гёте и Шиллера. Но рядовой немец привержен прежде всего порядку. Даже забастовки проходят у них «по правилам». — Она говорила неохотно. Что-то тревожило ее. Слегка усмехнувшись, Мензер продолжала: — На набережной мы остановились возле рыбака. У него хорошо клевало, но почти каждую пойманную рыбку он снова бросал в воду. Оказывается, эти рыбешки на сантиметр не достигали размера, установленного для лова!

— Да, подобное послушание воспитывается с пеленок!

Тучка снова опустилась на брови Мензер.

— На обратном пути мы несколько дней провели в Германской Демократической Республике, имели беседу с секретарем Берлинского комитета комсомола. Он познакомил нас с уставом. Первый параграф гласил: «Прививать каждому юноше и каждой девушке самостоятельность мышления». Так что немцы немцам рознь!

— Вы правы, — я говорил по возможности мягко. — Характер начинается с самовоспитания… Кстати, вы упомянули о приверженности к законам? Я тоже за то, чтобы защищать себя от наветов лишь законным путем. Нельзя уподобляться скорпионам, которые жалят друг друга без разбора.