Исповедь Cтража - Наталья Некрасова

То есть получается, что Мелькор воздействовал только на чувства! Но кто же может вот так подействовать на чувства человека сейчас?

Кто обратил Борондира в эту веру?

Он не отвечает на это вопрос. Упорно молчит. Хотя именно это убедило бы меня сильнее всего.

Я предпочитаю считать Мелькора все же наивным, чем лицемером.

И все же, что правильнее — верить в бога или верить богу?

Сделав для себя этот вывод — что кто-то повлиял на чувства Борондира, перевернул все его прежние понятия, — я читал Книгу спокойно. Это изложение тех, кто верил Мелькору, — ну что ж, это их мнение, а это мое мнение. Мои чувства и понятия остаются прежними, хотя я и не могу не признать теперь очень многого — и существования Эльфов Тьмы, и того, что люди могли сражаться за Мелькора не из-за страха и алчности, а из чистой преданности, веры и любви. Но, видимо, мое спокойствие не могло обмануть меня же самого. Слишком задело. За живое задело.

Я все могу понять. Но это не значит, что я все приму.

Есть все же в душе некий стержень, некий предел, далее которого я отступать не стану.

…Это были Три Великие Повести Эльдар и Эдайн, как их принято теперь называть. Повесть об Аэгноре и Андрет, о Берене и Лютиэн, о Хурине Стойком. Только — иные. Слишком иные, чтобы я мог спокойно их прочесть. Те же события — но совершенно иной смысл. Совершенно иной…

И еще — там был краткий рассказ о поединке Моргота и Финголфина. В детстве это была моя самая любимая повесть. И я тайно воображал себе, как я вдруг оказываюсь там, как я тайком мчусь следом за Верховным королем эльдар, как спасаю его, а сам погибаю.

Детство прошло. И теперь я совсем по-другому читал эту повесть. Теперь она для меня еще дороже. Еще глубже и горестнее. И потому то, что здесь написано, — неприемлемо для меня.

Даже если это — правда.

Но я не верю в ТАКУЮ правду.

Это — святое.

…Нет, я спокоен.

Чтобы привести в порядок свои разбушевавшиеся чувства, я принялся, как всегда, раскладывать все по полочкам.

Синдарин, пергамент, занудный почерк ученого мужа, старательно и тщательно записывающего то, что должно быть сохранено. Четкий и безликий почерк.

Я думаю, записаны эти повести были в таком виде все же уже в Нуменоре. Причем в довольно позднее время, когда истории прошлого стали как бы противовесом страшному «сегодня». Когда благословленные Светом короли творили неправду, чудовищную неправду. В то время древность стала чуть ли не золотым веком, когда жили истинные герои и истинные короли. А Тьма — противовесом искаженному Свету…

Я спокоен.

Да, назгул меня побери, я спокоен!

Чтоб все провалилось вместе с этой Книгой!

НАРН ИН-АЭГНОР — ПОВЕСТЬ О ЯРОМ ПЛАМЕНИ

— Брат!

Его пришлось окликнуть еще раз, прежде чем он оторвал взгляд от уже пустого серебряного кубка.

— Айканаро, о чем ты опять задумался? Ты что, не слушаешь меня?

— Нет, почему же, — неспешно ответил князь, медленно поднимая звездно-ясные глаза. — Я все слышал. И думал я именно о твоих словах, государь и брат мой.

— И что ты скажешь?

— Только то, что ты прав. Равно как и государь наш Ингол-до-финве. Моргот уже зализал раны, и затишье отнюдь не знак слабости. Он явно готовит удар. Нам, в Дортонионе, это видно лучше, чем кому-либо другому. Воздух тяжел от надвигающейся беды, и тени длинны. И трижды ты прав в том, что мы должны объединиться и нанести удар первыми. У нас достанет сил — было бы единство.

— Его-то и недостает… Но, может, все-таки мне удастся убедить сородичей. — Финрод тяжело и мрачно произнес это слово. — Людей мне уговаривать не приходится — они готовы биться.

— Может, и удастся. Кто не знает силы слова златогласого и златоустого Финарато! — Айканаро слегка усмехнулся — что-то болезненно-горькое таилось за этой усмешкой.

— Я чем-то обидел тебя, брат?

— Нет, государь. Я просто говорю, что ты умеешь убеждать. Только это.

Повисло неловкое молчание. Владыка Нарготронда долго смотрел на своего младшего брата. Он и Ангарато — младшие — были любимцами всей семьи. Даже сейчас Финрод думал о нем с потаенным сочувствием старшего — как о мальчике. Мальчик…

Высок, как и все в роду Арафинве. Широкоплеч, а в поясе узок и гибок, словно девушка. Как-то сестрица Нэрвен шутки ради опоясала его своим пояском — так сошелся. Мальчишка зарделся и убежал… Мальчишка… Недаром ему дали огненное имя. Брови Феанаро — почти сходящиеся к переносице, словно знак злого рока. И огненно-золотые волосы, длинные, ниже плеч, — негаснущий огонь Золотого Древа Арафинве. Весь стремителен и порывист как пламя на ветру, — и резкость движений, и ранящая острота длинных ресниц, и — как молния — удар взгляда сияющих глаз. И совсем не юношеский, твердо сжатый рот с горькими складками в углах губ.

— Так и не можешь не вспоминать? Не можешь простить? — тихо спросил Финрод.

Снова — всплеск звездного пламени из-под черных ресниц:

— Что и кому мне прощать? Не вспоминать… Я Эльда, брат. А мы лишены милости забвения. И не тебе рассказывать об этом.

Финрод отвел глаза, стиснув зубы. Больно бьет… Наверное, из-за своей боли не видит, что делает. Страшное, горькое воспоминание — эти спокойные глаза, прекраснее которых нет ничего на свете. Этот чарующе-бесстрастный голос… «Я не нарушу воли Короля. Я не могу уйти. Но у ног Его буду молить о милости к изгнанникам. Прощай, Финарато…» Прощай, Амариэ. Прощай… Он тряхнул головой:

— Сейчас война, брат. Думай об этом.

— О! Если бы я был из дома Феанаро… Но ведь и ты не ради войны пришел в Эндорэ. Война — это лишь налет на стали жизни. А жизнь выше войны. И вот о ней ты велишь мне не думать? Но будь тысячу раз благословенна та Клятва, что привела нас сюда, — иначе я не узнал бы, каково это — любить. Я не встретился бы с Андрет.

— Брат, сейчас ты не должен думать о ней.

— И это ты мне говоришь, Атандил, Друг Людей? И ты тоже считаешь, что Смертная не пара Нолдо? — Айканаро резко поднялся из-за стола.

— Нет, ты меня не понял, брат. Мы просто разные. И нашей крови не смешаться. Разве что в бою. Так воду не смешать с маслом, даже если растопить его.

— Брат, ты ли это говоришь? Ты же сам знаешь — Эльда любит один раз и на всю жизнь, и того, кого ему суждено любить! Значит, я, Эльда, и она, Человек, — мы суждены друг другу! Значит, мы не разные, брат мой, Атандил, ты сам это знаешь лучше меня.

— Хорошо, брат… Но подумай сам — она недолговечна. Скоро поблекла бы ее красота, а ты остался бы юн. Каково было бы ей? Ты разлюбил бы ее. Даже если не сказал бы этого — разве так тяжело понять? Разве это не унижение — сознавать, что ты ждешь, пока она умрет?..

— Нет! Нет, тысячу раз нет! Разве те фэар, которым суждено слиться, не питают друг друга? Разве я позволил бы ей постареть? Нет. Я сильнее, я не дал бы ей угаснуть!