Грани русского раскола - Александр Пыжиков

Стержнем новой преобразовательной практики явилось разрушение общинных, т.е. коллективистских, форм собственности и изменение всего крестьянского уклада. Это должно было максимально оживить психологию личного предпринимательства в трудовом народе, увлечь его в реальное рыночное хозяйство, а не в передел помещичьих земель. Столыпинская политика пыталась устранить то нелепое положение, когда у крупной и средней собственности были владельцы, а у мелкой – нет. Намеченная замена общины массовым частным собственником означала коренной переворот ситуации в деревне, а значит, и во всей стране. Ведь для определения судеб России аграрные преобразования имели гораздо большее значение, чем конфликты в партийных элитах. Однако оказалось, что правительственные усилия, всколыхнув все русское крестьянство, ведут к прямо противоположным результатам. Успешно апробированные европейские технологии слабо приживались на русской почве. Ни в экономическом, ни в социальном смыслах взаимодействие правящих верхов и народных низов не налаживалось. И это не удивительно: западные модернизационные рецепты, позаимствованные правительственной бюрократией в начале XX века, были пригодны лишь для однородной общественной среды, прежде всего в конфессиональном плане. Именно такое ее устройство позволяло выстраивать невраждебное сотрудничество между различными экономическими классами. Однако в России со времен раскола (т.е. двести с лишним лет) единой религиозной среды не существовало, потому как в отличие от западных соседей конфессиональная рассортировка здесь не приняла конкретно-географических очертаний. Российское правительство вместе со всем образованным обществом пребывало в полной уверенности, что русские люди точно такие же правоверные никониане, как они сами. На самом же деле русский мужик всегда находился в пестрой среде староверчества, с недоверием (и даже враждебностью) относившейся к инициативам правящих никониан.

Прояснение данного обстоятельства имеет ключевое значение для понимания российского исторического пути с его специфичностью. Старообрядческие согласия и толки освящали общинные принципы жизненного устройства прежде всего русских низов. В то время как господствующая церковь обслуживала воззрения правящих классов, ориентированных на частную собственность и незыблемость соответствующего государственного порядка. Иными словами, религиозность русского народа, с одной стороны, и властителей России – с другой, при всей их внешней схожести, внутренне питалась различными представлениями о духовности и справедливости. Это обстоятельство наиболее полно отражено в творчестве Ф.М. Достоевского, оперировавшего понятием народного православия в отличие от его синодальной версии. Причем, по убеждению писателя, российские верхи со своей господствующей церковью обязаны были просветиться именно народным православием, а никак не наоборот. По-своему это чувствовал и Л.Н. Толстой, когда в 1902 году призывал Николая II ликвидировать частную собственность на землю, что полностью отвечало бы истинным чаяниям русского народа. Но к подобным предложениям не относились серьезно: усилия властей концентрировались на переводе крестьянских низов на частнособственнические рельсы имперского гражданского поля. Именно в этом им виделась благая возможность преодолеть отсталость народа, все еще находящегося в плену давних предрассудков.

И именно в этом власти потерпели полный крах. Борьба элит, завершившаяся падением династии Романовых, привела не просто к переменам; она стала прелюдией к невиданному в мире эксперименту по демонтажу социально-экономической системы, базирующейся на институте частной собственности. Общинная психология с ее староверческой подоплекой стала той мощной силой, которая выдавила старые порядки. Временное правительство оказалось бессильным перед массами, жаждущими устройства жизни на новых – справедливых, с их точки зрения, – началах. Подчеркнем: движущими силами этого процесса явились не какие-то аморфные «низы», а различные староверческие согласия и толки, которые пронизывали народные массы. Именно их реальная, а не документальная, внушительная численность в конфессиональной структуре населения России позволила большевикам выйти победителями из Гражданской войны. Рабоче-крестьянские массы поистине легли костьми, чтобы не допустить возвращения дворянства и чиновничества (либерального или не очень), благословляемого РПЦ. Здесь чаяния части населения и планы кучки большевиков-комиссаров совпали. Участие староверов в войне на стороне большевиков показано в произведениях ранней советской литературы – что называется, по горячим следам. По большому счету, Гражданская война стала тем рубежом отечественной истории, на котором сошлись «две» России. Результатом этой смертельной схватки и явилось появление на карте мира нового государства.

Составляющими новой идеологии стали марксистская теория большевиков и общинно-коллективистская психология низов: они определяли вектор развития новой народной власти. Именно здесь кроются и истоки конфликта, вспыхнувшего внутри большевистской партии в первые послереволюционные десятилетия. В аппаратном смысле его суть состояла в борьбе за власть в руководстве партии, возвышении Сталина и вытеснении соперничавших с ним группировок из старых ленинцев. Состоящая из интеллигентов «ленинская гвардия» постепенно, но неотвратимо разбавлялась полуграмотными представителями крестьянских и пролетарских низов, не обремененными какими бы то ни было интеллектуальными познаниями. (Поэтому выяснение конфессионального происхождения большевистского руководства – актуальная задача исторической науки). В содержательном плане шел принципиальный спор о выборе пути построения нового общества. Как известно, большевистские лидеры находились в ожидании революции в Европе и рассматривали Россию в качестве плацдарма для настоящих и серьезных дел на Западе. Однако в руководстве партии образовалось течение, представители которого придерживались диаметрально противоположного взгляда. Сталин и его соратники выступили с идей построения светлого будущего не где-то там, в далекой и малознакомой Европе, а непосредственно здесь – в России. Очевидно, что эта идея, гораздо более понятная малообразованному большинству, нашла горячий отклик. Сталин твердо обещал светлое завтра на земле, откуда уже изгнаны ненавистные эксплуататоры. На практике он, по сути, соединил идею построения коммунизма в одной стране с верой народных масс в «царство божие на земле» – ведь именно созидание такого царства составляло суть старообрядческой психологии. Так что адаптированный в соответствии с новым подходом марксизм вполне соответствовал менталитету «мужицкой» страны, которую довольно трудно было бы увлечь перспективой обретения счастья где-то за тридевять земель.

Кстати, в пользу староверческой окраски низов свидетельствуют и факты невиданных гонений на иерархию РПЦ. В изменившихся государственных условиях этим низам, ставшими верхами, не нужно было долго размышлять о том, как поступать с чуждыми русской душе проповедниками никонианства, которые всегда обслуживали ненавистных богатеев и чиновничество. И Сталин неизменно ориентировался именно на эти слои, понимая, что от них зависят его политическая популярность и личное возвышение. Этим объясняются и риторика, и поведение Сталина, в которых преобладал привкус религиозности, что давно подмечено в литературе. Практически он стремился к утверждению новой религии, понимая, насколько восприимчивы к этому его сторонники и почитатели. Отсюда и его настойчивые усилия по созданию культа Ленина, насаждение – по сути, религиозного – поклонения ему, что шокировало многих большевиков-интеллигентов с дореволюционным стажем. Отсюда и знаменитая сталинская русофилия, превозношение доморощенного и нетерпимость ко всему иностранному. Новый вождь утверждался в рамках «фирменной» беспоповской староверческой психологии, обретшей новый, теперь уже государственный, формат. В этом смысле можно говорить о том, что старообрядческий проект состоялся, но состоялся уже в исторических рамках советской России. Такая исследовательская новация совершенно не вписывается в господствующую историографическую традицию. Современная историческая наука продолжает видеть русское старообрядчество исключительно сквозь «оптику» ущербной конфессиональной статистики, доставшейся с дореволюционных времен. А этот взгляд, доказывающий маргинальность староверия, не располагает к каким-либо серьезным размышлениям.

Примечания

1

См.: Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. М., 2006. Т. 2. С. 485.