Черные звезды (сборник) - Владимир Савченко

— Ничего, Патрик Янович, ему можно, пускай. Движения губ дают звуки: у сидящего слева более отчетливые, у правого размазанные. Голоса образуют световые блики: зелено-желтые слева (тенорок Патрика), красно-оранжевые справа. Но все это-приправа, аккомпанемент речи, а не она сама: ее я воспринимаю пальчиками. Правда, уже бегло и обеими руками от двух аппаратов слепого чтения. А с той, сих стороны она льется и вовсе свободно: заменили телетайп приставкой, преобразующей слова в дискретные сигналы, импульсы для штырьковых электромагнитов. Им хорошо!

Правой рукой я воспринимаю Патрика Яновича; левой — ближе к сердцу Борюню, кой вот уже высказался насчет моего вскрытия, и надо полагать, это еще не все. Я его понимаю: он решительно не склонен считать меня несчастным, покалеченным, жалеть и входить в мое положение. Вернулся живым — уже повезло. Мы с ним последние из нашей команды психонавтов и цену этому знаем.

«Мне лично наиболее убедительной кажется гипотеза У Чуня, — семафорит Патрик желтыми и зелеными вспышками, постукивает штырьками в пальцы. — Ты его должен помнить, он вел у вас курс акупунктуры. (Помню, как же — только не думал, что этот сухонький старичок еще жив.) Он считает: все дело в длительности радиополета. Тело не может так долго оставаться без психики, без избытка жизни, формирующего нашу сложность и разумное поведение. Точнее говоря, тело-то еще ничего-мозг не может: в нем начинается упрощение структур, сглаживание их, растекание — раздифференциация, как говорит Чунь. Вероятно, у тебя… в твоем теле, точнее, к концу срока хранения и нарушились связи глаз со зрительными анализаторами и ушей со слуховыми участками коры в височных долях мозга…»

«Элементарное разжижение мозгов», — выдает в левые пальцы Борис — и далее я без штырьков опознаю в алых взрывных вспышках его раскатистое «го-го-го!».

«…А когда ты вернулся, вошел в тело, то под напором твоего пси-потенциала связи в мозгу оформились как-то не так, — заключает Патрик. Скорее всего зрительные каналы сначала пошли кратчайшими путями к самым близким анализаторам, а оттесненные ими слуховые сформировались в затылочной области и сомкнулись со зрительными буграми. Мы проиграли ситуацию на персептронной модели мозга: возможна такая перестройка структур в процессе переключения полей».

Вот оно что. Так, видимо, и получилось. И я даже догадываюсь почему: от нетерпения моего, от напора желаний поскорее увидеть родной мир. А потом еще закрепил эту перестройку своими «увидеть! услышать!..». М-да.

— А обратную перестройку не проигрывали на персептроне?

«Проигрывали. Возможно. На персептроне все возможно, но ты-то ведь не персептрон…»

Патрик Янович замолкает: ни света, ни звука, ни касания. Да и что тут говорить? Сам черт не поймет, какая каша получилась у меня в мозгу. Ведь только от сетчатки глаз уходит вглубь миллион нервных волокон… а сколько их теперь, куда пошли, как? Никакое хирургическое вмешательство не поможет. Чудо, что я вообще жив и еще что-то соображаю.

Темно, тихо — отсчетный нуль восприятия. Только когда поведу глазами, возникают шумы. Довольно сложные: то тоном выше, то пониже, громче, слабее, с обертонами всякими. Это я их «вижу»: сигналы возбуждения от глаз в переложении для языка ушей. Веду глазами в противоположную сторону — обратная последовательность шумов. Теперь быстрее: те же звуки, но резче, выше… Тоже можно выучить. Вот и давай, приводи эти впечатления в соответствие с помнимыми обликами. Патрик Янович-тренер и шеф, массивен, большая голова с широким лбом, переходящим в лысину в обрамлении светлых волос; твердый взгляд синих глаз, прямой крупный нос над втянутыми губами; высокий голос, очень отчетливо произносящий слова (вот поэтому и вспышки от него разделены паузами тьмы резче, чем у Бориса… есть соответствие, есть!).

А узнал я его лишь потому, что он пожал мою руку левой. Правая у него парализована и сохнет — память о первых считываниях и радиополетах.

Друга-врага Борюню я не то что узнал, а почувствовал: он здесь. Сразу представил его округлую физиономию с сизыми щеками, полными губами и толстым вислым носом, его лукаво-веселые глазки и шевелюру рыжих мелкокурчавых волос (коим, как я однажды ему заметил, приличнее было бы расти не на голове). Его я знаю не только снаружи, но и изнутри: мы обменивались телами. Я был в его на Луне, он в моем здесь- сенсационный опыт. Почувствовал — и мне сразу стало бодрее.

— А что же те, со звезды Барнарда да с Проксимы, не предупредили нас о такой возможности? При их-то опыте!..

«Милый, так в том и дело, что в своих радиополетах и обменах они с подобным могли и не столкнуться. Барнардинцы — кремнийорганики: замедленные процессы обмена веществ, устойчивые структуры. Вспомни хотя бы о сроках их жизни — что для них несколько лет!.. А проксимцы и вовсе кристаллоиды: переходы от телесного бытия к электромагнитному и обратно для них — вроде включения и программирования электронных машин. У них раздифференциации не бывает»,

«Это только у таких, как ты…» И снова «го-го-го» алыми вспышками.

— Конечно, у тебя разжижения мозгов после полета не было, для этого надо же иметь мозги!

«Вай, дорогой, как ты это хорошо сказал!» И раньше шумов и световых колыханий угадываю, что Гераклыч в телячьем восторге хочет меня обнять. Так и есть. Вырываюсь.

— Убери свои волосатые руки! Что за манеры!..

«У Бориса подобное не произошло, потому что его радиополет длился меньше, корректно уточняет Патрик. — И если бы это не случилось с тобой, то в следующем полете — непременно с ним. И даже похуже».

С минуту я размышляю: может ли быть положение похуже? Может. Полная некоммуникабельность. Впадение в идиотизм. Саморазрушение тела. Вполне… Так что я тебя спас, Борюнчик.

— И как же теперь будет, Патрик Янович? «Тела улетающих в долгий радиополет будем погружать в анабиоз с максимальным охлаждением-для предельного замедления всех процессов. Не додумали мы с этим раньше: и я, и ты… все».

Да, так оно всегда и бывает: пока гром не грянет… Сначала практиковали короткие радиополеты: на минуты, часы, самое большее на сутки — тело нужно было держать в готовности для приема, в почти нормальной жизнедеятельности. Эта методика и осталась. Сейчас в институте, наверно, многие руками разводят: как это мы не сообразили?..

— А мне-то… мне как быть?

Наверно, вопрос прозвучал с драматическим надрывом (не контролирую, нет обратной связи), потому что последовала пауза тьмы-тишины.

«Тебе… ну, прежде всего диктуй отчет о полете. Исполняй, так сказать, свой долг до конца. Осваивайся в новом положении. Советовать не берусь, но… я бы на твоем месте постарался и сейчас быть максимально полезным человечеству-пусть даже как уникальный клинический случай. Нейрофизиологи драться будут за право исследовать тебя, экспериментировать с тобой, потому что теперь ты то исключение, что помогает понять правила. Правила переработки информации в мозгу- они ведь до сих пор темны».