Сукины дети - Варя Мальцева

Почему они с Линой не уехали? Побоялись. Другой город будет другим, чужим и незнакомым. Нужно же где-то найти работу, жилье, обзавестись новыми знакомыми. У другого города другой говор, незнакомые слова. Всё будет не так, как они привыкли — будет намного лучше.

И Нисон, и Лина боялись, они жили здесь всю жизнь и не видели другой. Возможно, это ещё одна их схожая черта, из-за которой они и сошлись.

Новый крик, ещё более громкий и отчаянный, раздался сверху. Охранник повернулся, пару секунд смотрел на лестницу, а затем тихо усмехнулся, повернувшись к Нисону.

— Вишь как твоя, — он, казалось, просто брызгает ядом Нисону в лицо, — мучается поди без тебя. Ты, наверное, волшебник. Сразу же ребенка бы вытащил и без боли. Да-а, тогда я понимаю, почему ты так рвался к жене, — охранник высоко поднимает брови, в горле что-то хлюпает, когда он смеётся, — ничего с ней не случится, посидишь тут. Или вали домой по-хорошему, ты мне докучаешь своим присутствием, сын, — мужчина отпил остывший кофе. И Нисону стало так мерзко от него.

Всё же он последовал предложению охранника и встал, устремляясь к гардеробу, а после, одевшись, обиженно поглядывая на медсестру, ушел, громко хлопнув дверью. В конце концов, его жена сейчас родит ему дочку, ничего не должно испортить настроение, даже эти злые работники. Он вдохнул морозный воздух, что успокоил его. Всё, что ни делается, делается к лучшему. Зато у него появилось время убраться дома, а после купить цветы Лине. Родит она, наверное, только к утру. Она наверняка позвонит ему, а если не позвонит, то Нисон сам придет и пусть его даже побьют, но он пойдет к жене, к дочке, и никто не сможет его остановить. Оглядевшись, он двинулся домой.

…

Так больно физически ей не было никогда. Когда раскрытие только началось, она почему-то завыла от боли, словно вторила ветру за окном. Кажется, собаки так не выли, как Лина тогда. Но всё же приятное ожидание Чуда заставляло её радоваться, не сходить с ума от невыносимой боли. Узкие бедра Лины сейчас как никогда ей помешали. С такими бедрами рожать было очень проблематично, особенно когда ребенок немаленький.

Ещё одной проблемой стали какие-то студенты из местного медицинского колледжа. Лина так и не поняла, как они тут оказались, но очень хотела бы, чтобы они наконец-то ушли. Рядом с ней было слишком много людей, отчего она не могла сосредоточиться, постоянно отвлекалась и даже не могла попросить их заткнуться, ведь силы внезапно покинули её. Врачи кружились вокруг неё, пока она умирала от боли, но всё равно пыталась держать себя в руках.

Ребенок рождался очень долго. В основном это было потому что Лине не хватило сил тужиться, ну и, конечно, потому что врачи сами не очень понимали, что с Линой не так. Как-то слишком поздно они поняли, что дочь она сама не родит, но говорить Лине это не стали. Остался лишь один акушер, что подбадривал Лину. Она ни жива ни мертва стонала и извивалась, чувствуя, как Яся рвет её полностью. Органы будто все разорвались, истекали кровью, что-то провалось, заливая кровью кушетку и руки акушера.

Но не смотря на сильную адскую боль, она была самой счастливой в этот самый момент, когда дочь покинула её тело. Это произошло неожиданно быстро, но ребенок вышел вперёд ногами. Как только все находящиеся тут увидели, что Лина родила, начали кричать, восклицая поздравления, громко хлопать в ладоши, студенты бурно разговаривали, обсуждая увиденное. Кажется, даже ветер за окном взбушевался, кидая в окно палаты снежные комья, да и сама Лина облегчённо громко выдохнула, словно отпуская всю свою неудачную прошлую жизнь. Она откинула голову на твердую подушку, смотря на яркие лампочки, что светит ей прямо в глаза. Свет, такой яркий, ослеплял её, но она продолжала смотреть на них, словно любуясь. В палате было шумно, даже слишком, Лине хотелось бы послушать тишину. И в этом радостном шуме не слышно лишь акушера. Он молча смотрел на ребенка, не замечая обстановки рядом. Но грохот рассеивается, все замолкают и становится понятно: что-то не так.

Наконец, все становится так тихо, что слышно было разговор медсестер с соседнего этажа… И всё было тихо… Младенец не плакал.

Агония

— Мертвороженец, — спокойно, чересчур повседневно говорила тучная женщина. — девочка твоя даже заплакать не успела. Скорее всего, она задохнулась. Ну ничего, ты баба молодая, ещё пятерых нарожаешь, — слабо пытаясь приободрить Лину, женщина похлопал её по плечу и вышла из палаты. Даже такие недалёкие и совершенно гнилые люди чувствовали эту атмосферу вокруг Лины. Невозможно. Невозможно больно это было. Всё огромным камнем упало вниз, потянуло Лину за собой. Вот она и падает в глубокую бездну, откуда не было выхода.

Внезапно побелевшее и изменившееся лицо застыло в гримасе ужаса и жуткой боли. Неужели человеческий мозг способен издавать такие странные чувства? Лина бы не хотела знать, что таится в самых потаённых уголках возможностей разума. Но она узнала.

Зашёл Нисон, робко поплелся с букетом красных роз. Шел он сюда весёлым и счастливым, но узнав, что его дочь умерла, вдруг приуныл. А что там с Линой теперь будет? Ведь она этого ребёнка любила непомерно.

Увидев его боковым зрением, Лина внезапно зашлась плачем. Настолько резко и эмоционально, что Нисон дернулся, испугавшись, что Лина задыхается. Но она лишь сжала челюсти. Смысл слов только сейчас в полной мере дошел до неё.

…Мертворождённие…

Лина сильно сжимала веки, сквозь них тёк горячий ручей слез, что каплями разлетался по её больничному одеялу. Белые руки нервно дрожали, сжимая ткань, костяшки побелели до боли, ногти загнулись в другую сторону, но она уже не могла это почувствовать. Боль от потери ребенка заглушила абсолютно всё. Единственным искренним желанием Лины стала смерть; только она стала бы её утешением. Нисон все стоял над её постелью, неловко перебирая букет красных роз. Они успели помяться и лепестки некоторых цветов отпали, но ярко-алый цвет роз придавал слезам Лины большую печаль.

Между нескончаемым потоком слез ей чудом удавалось вдохнуть воздух, чтобы хотя бы не задохнуться.

Почему это произошло именно с ней? Неужели Лина где-то так провинилась,