В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд

Ясно, что, если Коран был ниспослан с неба, тогда нетрудно объяснить, почему в содержащихся в нем историях о Деве Марии имеются столь явные элементы христианского фольклора и классического мифа. В конце концов, для Бога нет ничего невозможного. Но, даже допуская, что все, чему учит ислам, верно, и повивальной бабкой веры был ангел, представить, что все его обширные завоевания возникли практически единовременно, можно только начитавшись сказок «Тысячи и одной ночи». То, что истории, написанные благочестивыми мусульманами двумя столетиями позже, создают именно такое впечатление, вовсе не означает, что они правы. Фундамент Ближнего Востока эпохи халифата в зените могущества и славы был заложен вовсе не в течение двух предшествующих столетий. Утверждать иначе – значит поддерживать идею об арабских завоеваниях, как о внезапном падении ножа гильотины на шею всему, что им предшествовало, одновременно рискуя выдать фальшивую традицию за исторический факт. Чтобы понять, как зародился ислам и почему развивался по такому пути, надо заглянуть далеко за пределы века Ибн Хишама и исследовать империи и религии поздней Античности.

И когда мы это сделаем, оказывается, что ландшафт, по которому скакали на своих конях первые арабские завоеватели, ничем не отличается от любого другого в бывшей Римской империи. Эти ландшафты отмечены сейсмическим шоком краха супердержавы, отчаянной борьбой жителей прежних провинций за новую жизнь и безопасность, за себя и ограблением иностранных захватчиков, говорящих на странных языках и поклоняющихся чужим богам. Арабское завоевание бывших римских провинций, таких как Палестина и Сирия, продемонстрировало, что гигантская волна, уже поглотившая западную часть империи, теперь подступила к ее восточным владениям.

«Я взял у тебя в Гераклеополе шестьдесят пять овец. Повторяю, шестьдесят пять и не больше, и в признание этого факта мы составили настоящее подтверждение»76, – это расписка командира арабского военного отряда, выданная в 642 г. «отцам города» Гераклеополя – тихой заводи, которая еще двумя годами ранее была частью римской провинции Египта. Прочный сплав грабежа и бюрократии, содержащийся в документе, был характерен и для других покинутых провинций в Северной Африке и Испании, Италии или Галлии. Римская империя развалилась навсегда. И главной чертой эпохи развала стал компромисс с новыми сюзеренами-варварами.

Несомненно, арабы, ворвавшиеся в Гераклеополь, были людьми выдержанными. Они скрупулезно датировали свою сделку с отцами города по-гречески как «тридцатое месяца фармути первого идикта» и на своем языке как «год двадцать два». Для нас, имеющих возможность взглянуть на события того времени с большого расстояния, важной представляется последняя деталь. Здесь мы имеем самое раннее упоминание в сохранившемся датированном документе того, что впоследствии станет мусульманским календарем. Понятно, что не только желание полакомиться бараниной привело арабов в Гераклеополь. Но что? Вероятно, ощущение некоего нового начала, нового порядка. Были или нет их верования и стремления близки к тому, что мы сегодня называем исламом, не ясно. Интересно, например, что завоеватели названы на обратной стороне расписки не мусульманами, а более таинственным именем – Magaritai. Что это может означать, как это связать с незнакомой датировкой пришельцев и есть ли во всем этом некое новое понимание Бога, из документа не ясно. Более понятны мотивы тех, у кого вымогали домашний скот, – отцов города. Как еще могли они сохранить статус-кво? Только приспособившись к непрошеным гостям. Конечно, из прошлого многое следует отбросить как ненужное, но многое и следует восстановить. Ту землю, что двести лет назад была западной частью империи на руинах которой были основаны царства варваров, все еще посещали призраки римского порядка. На востоке тоже, судя по расписке из Гераклеополя, старый порядок не изменился в одночасье, уступив место новому. Его наследие осталось.

Разумеется, не только римские призраки посещали государство, созданное арабами в VII в. В низинах Месопотамии и на плоскогорьях Ирака жили привидения империи персидских царей. Государство было построено на фундаменте древних монархий, который медленно формировался – один выжженный солнцем слой за другим. Империализм на Востоке уходит корнями в далекое прошлое к началу времен. В священных книгах иудеев и христиан говорится, что некогда жили фараоны, а на берегах Евфрата строились великие башни, возносящиеся к небу. И понимание этого не удручало ни иудеев, ни христиан. Если пейзажи Египта и Месопотамии не могли не носить свидетельств древнего прошлого, так было бы и на Востоке, если бы у его народов вошло в практику пристально смотреть в будущее. Иудеи ожидали своего Мессию, христиане – возвращения Христа. Другие тоже разделяли то, что стало общим допущением века: в делах людских – указующий перст Бога. Были последователи персидского пророка Заратустры, который видел мир разделенным на две враждующие части – добро и зло, и самаритяне, провозгласившие, что нет бога, кроме Бога. Еще были гностики, верившие, что на избранных смертных может снисходить божественное откровение через ангела, и множество других еретиков, приверженцев культов и сектантов, которых породил Ближний Восток. Пусть на его почве возникало много империй, но все же не так много, как богов. И это была та самая почва, из которой предстояло подняться столбам халифата, царства, провозгласившего себя глобальным государством и божественным инструментом.

Учитывая все это, какой смысл объяснять появление ислама ссылкой на один только ислам? То, что мусульманская традиция приписывает происхождение Корана и Сунны неграмотному человеку, жившему в языческом городе посреди пустыни, – это проблема, а не решение. Возможно, если бы откровения пророка материализовались в другое время и в другом месте, тогда тот факт, что предположения и допущения позднеантичного Ближнего Востока пронизывают их, словно буквы прозрачный леденец, показался бы чудом. А так… Расстояние между Меккой и территориями Римской и Персидской империй на севере наводит на мысль о тайне, которая поставила в тупик ранних картографов, составлявших карты Африки и Южной Америки и заметивших, что восточное и западное побережья Атлантического океана подходят друг к другу, как две части гигантского пазла. Идея о движении континентов по земному шару показалась слишком нелепой, чтобы ее можно было обдумывать всерьез. Только в 1960-х гг., с появлением теории сдвига тектонических пластов, наконец появилось убедительное решение. Удивительное совпадение оказалось и не совпадением вовсе.

Близкое соответствие между религией, которая стала называться исламом, и переполненным плавильным котлом позднеантичного Ближнего Востока вроде бы предполагает аналогичный вывод. Бесспорно, порядок, установленный арабами в течение столетия после хиджры, был новым. Но оригинальность – это еще не все. Халифат, основанный в VII в., конечно же являлся прототипом всех следующих исламских империй, но одновременно был чем-то бесконечно большим – последней, достигшей высшей точки и самой устойчивой империей Античности. Именно это будет доказано в этой книге. Но с самого начала необходимо признать, что такая задача далеко не проста. Здесь не может быть точности – только допущения. Космологи говорят об искривлениях времени и пространства, где не применимы законы физики. Вот и загадку происхождения ислама следует рассматривать аналогично – как черную дыру, всасывающую огромную вращающуюся спираль влияний и выталкивающую их обратно в совершенно другой форме. Карьера Мухаммеда традиционно считается центральным эпизодом истории Среднего Востока, служит одновременно высшей точкой моего рассказа о крахе Римской и Персидской империй и тем пунктом, где повествование становится фрагментарным. Действительно ли Коран датируется временем жизни пророка? Где, если не в Мекке, он мог жить? Почему упоминания о нем в раннем халифате так редки и таинственны? Ответы, которые я дал на все эти вопросы, в высшей степени условны. Я уверен, что другими они быть не могут. Но даже при этом я хотел тщательно проанализировать и взвесить потрясающе сложные источники, рассмотреть множество пробелов и несоответствий, которые в них присутствуют, а затем выстроить их в некое подобие рассказа. Но контекст этой попытки не является традиционным, взятым из трудов мусульман, живших на несколько веков позже Мухаммеда. Я старался использовать работы людей, живших в мире, в котором он родился, – расположенном в тени великих империй, посещаемом Богом мире поздней Античности.

Хроники мусульманских историков дают нам лишь слабый намек на сложность, многообразие и слепящие краски этого мира. Неверные, когда они появляются на страницах мусульманских хроник, говорят и действуют в точности так, как будто они арабы77. Римские императоры трансформированы в зеркальные отображения халифов, иудейские ученые и христианские святые представляются соломенными чучелами – неясными и безликими (нельзя не отметить, что христианские историки были не менее предвзяты; так же как неверные были невидимками в мусульманских трудах, так и язычники в IV и Y вв. представлялись невидимками в трудах христиан). К счастью, наше понимание необычайного плавильного котла, в котором смешивались и сплавлялись имперские и религиозные традиции, составляющие среду для эволюции ислама, зависят не только от мусульманских хроник. Далеко не только от них. В то время как источники VII в. банальны до полной бесполезности, те, что были написаны в течение двух предшествовавших столетий, богаты информацией. Это рассказы последних историков, которые считали себя наследниками великих ученых классической Греции. Мы располагаем собраниями писем и речей, сводами законов. У нас есть географический справочник, написанный купцом, и работа по антропологии, созданная варваром, а также очень много церковных книг, от истории церкви до жизнеописаний святых мучеников. В соответствии со стандартами других периодов древней истории в нашем распоряжении имеется сказочное богатство свидетельств. В последние десятилетия исследование периода пошло по другому, революционно новому пути. Цивилизация, ранее не принимавшаяся во внимание как изжившая себя, бесплодная и умирающая, оказалась реабилитированной. Теперь ученые подчеркивают не ее дряхлость, а энергию, богатство и изобретательность.