Крик души, или Никогда не бывшая твоей - Юлия Шилова

Мне показалось, что я катилась целую вечность… И все же, когда я наконец остановилась и смогла поднять голову, я увидела, что мои преследователи в масках стоят на самом краю обрыва и прикидывают, каким образом им удобнее всего спуститься. Значит, у меня еще есть время… Время для того, чтобы убежать, а точнее, для того, чтобы остаться живой.

Морщась от раздирающей боли, я встала и увидела, что нахожусь у самого берега реки. Моим единственным спасением является вода. Уж что-что, а плавала я всегда просто отлично. Скинув уже давно мешавшую обувь, я прыгнула в воду и поплыла к противоположному берегу. Не знаю, откуда у меня взялись силы… Я слышала, как стреляли по воде, мне приходилось нырять, а потом я плыла дальше. Я плыла и чувствовала, как мне холодно… Бог мой, как же мне было холодно! Вода казалась ледяной. Странно, ведь сейчас середина лета. Сейчас середина лета… Я закрыла глаза и подумала, что уже умерла… Я была одна-одинешенька на середине чужой, незнакомой реки. Я плыла и дрожала то ли от холода, то ли от страха, в ушах громко пульсировала кровь. А может, это была не кровь, может, это был холодный, порывистый ветер…

Чем ближе я приближалась к берегу, тем меньше и меньше я боялась. Закрыв глаза, я начала читать молитву, которой научила меня моя мать и которую она заставляла меня читать, когда я была маленькой девочкой.

Совершенно обессиленная, мокрая и трясущаяся от страха, я вылезла на берег и, обхватив колени руками, громко заревела. Затем подняла голову и посмотрела на свои окровавленные руки и ободранные колени. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы меня пожалели… Чтобы моя милая, ласковая мамочка прижала меня к себе, успокоила, сказала какие-нибудь утешающие слова, я бы положила голову на ее родные колени и тихонько поплакала. Мама всегда говорила мне, что для того, чтобы все прошло, необходимо по-настоящему выплакаться. По-настоящему прочувствовать свое горе и выплеснуть его наружу… Когда оно полностью уйдет наружу, станет намного легче.

Наплакавшись, я прислушалась. Было совсем тихо. Ни выстрелов, ни этих двоих в масках. Перед глазами встала чудовищная картина: безжизненно падающий на землю Александр, его глаза, полные боли и ужаса, его перекошенный рот, словно он хотел закричать… Хотел, но не смог. Я всматривалась в темноту, но пока не замечала никакой опасности. Я не знаю, сколько времени я просидела, но смогла успокоиться, встать и пойти вдоль реки. Каждый шаг давался мне с трудом. Хотелось кричать, звать на помощь, рыдать, закатить самую настоящую истерику оттого, что я совершенно одна, никого нет рядом, а значит, меня никто не выслушает и уж тем более не успокоит. В успокоении я сейчас нуждалась больше всего на свете.

Я шла крайне осторожно, опасаясь все же, что опасность не отступила. Как только я представляла Александра мертвым, мне становилось еще хуже. Если бы он мог предвидеть, что произойдет, он бы обязательно что-то предпринял… Начался дождь, впрочем, он мне особо не помешал, потому что я и без того была мокрая. Дождь смывал грязь с моей одежды, но он не мог смыть слезы с моей души. Эти частые капли… Я переставала понимать, что именно это было – капли дождя или слезы. Смахнув пот тыльной стороной ладони, я глубоко вздохнула и неожиданно для себя сказала вслух:

– Москва слезам не верит. Она вообще ничему не верит, а уж тем более слезам. Господи, какая же она жестокая, эта Москва! Какая же она жестокая… В нашей деревне намного проще… У нас и народ совсем другой. Он добрее, что ли… Точно, он добрее. Наверное, для того, чтобы Москва тебе поверила, в ней нужно родиться, а я родилась красивой, но черт знает где. В деревне моя красота никому не нужна. Не могу же я свою фигуру на картофельном поле демонстрировать. Да, видимо, и в Москве она не особенно-то пригодилась. И все же я не хочу возвращаться в свою деревню. Не хочу работать на огороде! Не хочу! Не хочу быть похороненной на деревенском кладбище! Не хочу! У нас там у всех одна программа, и она всегда неизменна. Родился, окончил деревенскую школу, устроился на ферму и… умер. Когда умер, тебя похоронят на деревенском кладбище. Живые приходят на это кладбище навестить мертвых, а затем попадают туда сами. И никто из нашей деревни никогда не вырвался из этого замкнутого круга. Никогда. Дома я постоянно крутилась перед зеркалом и думала только об одном – как изменить свою жизнь. Как? Как сделать так, чтобы моя внешность кому-то пригодилась. Как? Я всегда знала, если в меня вложить немного денег, я буду просто неотразимой. Я буду сводить мужчин с ума и строить свою жизнь так, как того требуют правила высшего света. По ночам мне снились странные сны, где я была в роли кинозвезды. Мне всегда хотелось стать личностью. А еще… Еще мне хотелось никогда не умирать. Никогда… Я знала, что у меня есть один редкостный дар – излучать яркий свет и дарить его людям. Я не просто излучаю этот свет, но и охотно делюсь им с окружающими. Я всегда любила мечтать и никогда не боялась, что мои мечты не сбудутся. Никогда. Я не любила разговоры односельчан о том, что поселок, в котором я живу, хоть и небольшой, но зато свой, до самой гробовой доски, до последнего вздоха. Мол, деревня маленькая, да удаленькая. Тут все свое, все родное, нет беготни и толчеи. Мне казалось, что наши называют Москву деревней, потому что завидуют. Завидуют тем, кто в ней живет. Живя в своей деревне или в своем поселке (место, где я жила, называли по-разному), я задавала себе один и тот же вопрос: «Что впереди?» – и долго не находила ответа. Когда я первый раз в жизни увидела Москву, мне показалось, что это мой город, что я с ним обязательно справлюсь и буду жить в нем как рыба в воде. Когда я ступила на московский перрон в первый раз, у меня в глубине души было ощущение, что передо мной открылись двери волшебного замка, в котором лежат бесценные сокровища. До них рукой подать, нужно только дотянуться. Я знала, что все мои мечты сбудутся, превратятся в реальность. Что мои деревенские одноклассники будут с гордостью называть мою фамилию, гордиться тем, что когда-то учились со мной в одном классе. И даже когда я умру, церковь безоговорочно причислит меня к лику святых и перед моим изображением будут обязательно зажигать свечу. Да, это поистине сложно – родиться принцессой на деревенской земле. Господи, как же это сложно… На деревенской земле рождаются крестьяне, которые любят эту самую землю, тщательно ее обрабатывают и с огромным удовольствием пожинают плоды. Как же тяжело родиться на этой земле принцессой, которая не умеет на ней работать, не хочет и, самое главное, никогда не сможет себя заставить, потому что принцессы любят делать только то, что им хочется, и никогда не возьмутся за то, к чему не лежит их душа. Как тяжело жить с крестьянами, делить с ними быт и вести беседы, когда в тебе течет королевская кровь! Как же это тяжело! Я не ожидала, что Москва настолько жестокая. Господи, какая же она жестокая, эта Москва… А приезжих-то она как не любит! Она просто ненавидит приезжих. Вот и приезжай после этого в Москву… Вот и приезжай…

Замолчав, я поняла, что разговариваю сама с собой. Наверное, я просто сошла с ума. Конечно, такое увидеть… На моем месте сошла бы с ума любая девушка.

Неожиданно я услышала чьи-то голоса. Я напрягла слух. Где-то совсем близко разговаривали люди. Где-то там, за стеной ближайших деревьев. Я всхлипнула, отчаянно смахнула слезы и пошла к людям…

Глава 5

Пробравшись между деревьями, я вышла на просторную поляну и увидела несколько незнакомых машин. В свете фар о чем-то оживленно беседовали мужчины. Вернее, они не просто беседовали. Разговор шел на повышенных тонах. Это было похоже на какую-то «стрелку», сходку, которую устраивают подальше от человеческих глаз. Река, лес, удаленность от жилья… Они чувствовали себя свободно, не таились, не оглядывались по сторонам, похоже, при необходимости готовы были достать оружие. Впервые за последнее время у меня сработал здравый рассудок, и я притаилась за деревом. Выходить на поляну и просить у незнакомых мужчин помощи слишком рискованно. Сначала надо понять, кто эти люди и для чего они здесь собрались.

По-прежнему шел дождь. Странно, но я к нему уже привыкла. Мокрый облегающий джинсовый костюм стягивал мою фигуру, словно тугой корсет. Мокрые спутанные волосы лезли в глаза. А еще кровь, сочившаяся из ран. Кровь, перемешанная с дождем…

– Все, мужики, по-моему, пора разбегаться, – сказал тот, что стоял у довольно дорогого джипа. – Дело сделано. Я думаю, ни у кого нет претензий. Андрей должен считаться пропавшим без вести. Никто и никогда не должен знать о том, что он мертв. Если всплывет его смерть, мы все попадем в жуткую ловушку. Мы лишимся того, что имеем. Конечно, жалко, что мы не можем похоронить его по-человечески. Так сложились обстоятельства, и мы ничего не можем изменить. Конечно, мы могли купить место на кладбище и похоронить его под другим именем, но на любом кладбище так много любопытных глаз… Мы будем его навещать здесь. И никаких памятников. Лишние подозрения нам ни к чему. Каждый из нас может найти это место с закрытыми глазами. Мы его чувствуем… Чувствуем тот свет, который пробивается из земли там, где захоронен Андрей.