Солнечная женщина - Джинни Раскорлей

— Я заказала все, что ты любишь, — улыбнулась Даяна.

— А авокадо не забыла? — Бонни усаживалась напротив, расстилая на коленях салфетку в яркую полоску.

— Ну что ты, как можно забыть? — пожала плечами Даяна. — Итак, — продолжала она, когда Педро оставил их наедине, — я хочу поговорить с тобой серьезно. — Как ни пыталась Даяна свести свои разлетающиеся черные брови, у нее не получалось.

— Сперва выпьем, Даяна. Ты завтра улетаешь, у тебя такое трудное время, — сказала Бонни печально. — Не думай сейчас обо мне. Я в порядке.

— Да, у меня трудное время, но Ларри убедил меня, что все равно все разрешится хорошо. Я ему верю. Он знает. Поговорим о тебе.

— Но, Даяна, что такого можно сказать обо мне?

— Я, кажется, тебе уже говорила, что нельзя влюбляться в женатого мужчину, а если влюбляешься, нельзя отказываться от драгоценностей…

Бонни улыбнулась.

— Но при чем тут я? Я ни в кого не влюбилась, и кажется, никто не пытается меня осыпать драгоценностями и подносить коробочки с бриллиантами Российской царицы…

— Соберутся. И поднесут. И ты не отказывайся. И вот, если бы я тогда не была дурой, мы бы уже открыли свой журнал. Мне надоело снимать по заказу. Я ненавижу те две минуты, которые отводят знаменитости для прессы, и терпеть не могу толкающуюся локтями публику. Я вообще не люблю влезать с камерой в чужую жизнь и исподтишка снимать знаменитостей. Да, когда я была молодой, мне приходилось делать все, что заказывали. Мне надо было утвердиться. Я снимала все — и расовые бунты и Белый Дом. Я снимала, потому что надо было снимать и бродяг и президентов. И не жаловалась — не ныла, потому что за все надо платить, а за свободу в первую очередь. Ты знаешь, что я вышла замуж в тридцать два года. Все предыдущие годы, проведенные на свободе, научили меня чувствовать человека. Вот и теперь я знаю, что ты и Халамбус должны быть вместе. Чего бы это ни стоило.

Бонни вспыхнула.

— Но Даяна! Я не хочу о нем думать. Он… Я не хочу его знать!

— Но он о тебе думает!

— Откуда ты знаешь?

— От Патриции Мун.

— От Мун? А откуда ты знаешь эту прорицательницу? — Бонни насмешливо посмотрела на Даяну. — Вот уж не думала, что ты веришь всей этой чепухе.

— Я не верю. Но у Пат что-то есть. И когда я снимала ее, моя камера не могла справиться с ее глазами. А камере я верю больше, чем себе. На каждом слайде они были похожи на две черные дырки. Так вот, я виделась с ней, и она мне сказала, что познакомилась с художником-киприотом на выставке возле его картин. И он увлечен женщиной, американкой, сказала она мне. Нет, знаешь, она выразилась сильнее — он прилип к ней.

— А откуда ей это может быть известно?

— Известно. Она проверяет по глазам и по биополю. Знаешь, когда я снимала ее, она меня так притиснула к себе, что я едва не задохнулась. Я почувствовала себя при этом совершенной куклой.

Бонни уставилась на Даяну широко раскрытыми глазами.

— Она тебя обнимала?

— Она должна обнять человека, чтобы ощутить его биополе.

Так может, та женщина и Халамбус… — подумала Бонни.

— А как она выглядит?

— Обворожительно. Блондинка с длинными волосами.

— А у нее есть шубка из рыси?

— У нее их дюжина. И все разные, — усмехнулась Даяна. — А что тебя взволновал ее гардероб?

— Да так просто. Любопытно.

— А… А вот и Педро. Какое мясо! Ты только посмотри, Бонни. И твой авокадо.

И Даяна плотоядно уставилась на поднос, с которого Педро снимал кусочки баранины, и поливал их соусом.

Бонни взяла вилку, нож и подумала… Впрочем, нет, это ничего не меняет и не подтверждает. Не имеет значения…

— Так вот, — продолжала Даяна после того, как они еще немного выпили вина, — мой агент сказал, что я могу получить хорошие деньги, если полечу в Никосию. Мой агент считает, что продаст серию фотографий о художнике Халамбусе ничуть не дешевле, чем о президенте Филиппин. В Никосии я постараюсь сделать несколько дел. — И она пристально посмотрела на Бонни.

Даяна любила путешествовать. И не только по тем странам, где они с Ларри жили в пятизвездочных отелях. Она любила забираться в самую гущу леса, где Ларри охотился на птиц. Они и в этот раз собирались на остров Сан-Хуан, что недалеко от Сиэтла. Там просто великолепно, там всегда хорошая погода — зимой никогда не бывает холоднее 40 градусов по Фаренгейту, а летом жарче восьмидесяти. И там нет снега.

У Даяны была еще одна слабость — море. Она не могла без него жить. И сейчас, летя на Кипр, она мечтала о бирюзовом Средиземном море. Она обязательно съездит с Ларри в это лето на озеро, они возьмут напрокат плавучий домик длиной десять метров с мотором, по пути захватят двух друзей, для которых, пожалуй (Даяна расплылась в улыбке), больше подходит название «супруги», чем «друзья». Они так выручили ее своей поддержкой, когда она должна была принять решение и круто изменить свою жизнь. Она собиралась уехать на Филиппины. И Ларри был согласен, потому что он согласен со всем, что хочет его жена. Она в то время считала, что должна быть рядом с матерью. Потом долго мучалась и призналась себе, что следует подумать и о своей жизни. О себе. А та пара уже сделала выбор — мужчина был американец, а женщина — из Таиланда. И она окончательно решила, что не хочет уезжать из Штатов. На Филиппинах была очень сложная обстановка. Это тревожило ее. Она слышала, что там застрелили нескольких американцев, что к ним относятся враждебно. Она не может рисковать Ларри. Уж его-то никак не выдашь за местного. Даяна представила себе своего мужа янки-гиганта будто из супербоевика. Как она любила его снимать! Однажды, чтобы сделать совершенно потусторонний кадр, она покрасила его тело в синий цвет. На выставке, где была эта фотография, синий мужчина оказался точкой притяжения для зрителей.

Вот тогда она и перевезла родителей в Штаты, купив ферму неподалеку от фермы друзей, которые тоже перевезли родителей из Таиланда.

Глава 15

Батистовый сарафан развевался под морским ветром. Он был алого цвета, и черные волосы, распущенные по смуглым плечам, подчеркивали этот яркий, даже яростный цвет. Ази шла вдоль кромки воды, ее ноги в сандалиях лизала волна. В последнее время она стала себя ощущать как-то странно, с тех пор как увидела того мужчину. Она видела его мельком, но что-то случилось с ней, точно ожили какие-то ее фантазии. Он был другим, не таким, как Халамбус, как здешние мужчины. Точно электрический ток пробежал по ее телу. Когда она вспоминала его, ток, только меньшей силы, снова ударял ее. Тогда она сидела в кресле и радовалась, что сидит, потому что, если бы стояла, едва бы смогла оторвать ноги от пола. Она наблюдала, как муж показывает ему свои картины, на каждой из которых была она. Прежде Ази не заботило, что зрители увидят ее тело на работах мужа. Позировать мужу для его выложенных камнями картин, она считала, входит в ее обязанности жены художника. И это никак не задевало ее. Но на сей раз ей показалось, что она сама раздета перед этим мужчиной. Это чувство ей понравилось, чего она от себя никак не ожидала.