Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Все это «работало» против Сталина, который к тому же, имея, по замечанию Ленина, «немного устремление торопиться»[113], действительно несколько поспешил с устройством, говоря современным языком, презентации своей политической самостоятельности. Ведь несмотря на быстро прогрессировавшую тяжелую болезнь, напрягавший последние силы Ленин пока что удерживался на капитанском мостике советского государственного корабля. Недаром многоопытный Л.Б. Каменев, вступивший во временный, направленный против Л.Д. Троцкого союз со Сталиным, пытался уговорить последнего отказаться от «плана автономизации», приводя и такой резон: «Думаю, раз Владимир Ильич настаивает, хуже будет сопротивляться»[114].

Уже 27 сентября Сталин вынужден был уступить, что, впрочем, не сняло напряжения, возникшего в его отношениях с Лениным. В качестве своеобразной моральной компенсации амбициозный генсек обвинил тогда дряхлевшего учителя и бывшего покровителя в «национальном либерализме», а тот, в свою очередь, имея в виду прежнего протеже и его креатуру, объявил великорусскому шовинизму «бой не на жизнь, а на смерть»[115]. Для Ленина, этого фанатичного пророка новой веры, мучительно страдавшего от мысли, что дни его сочтены и что вместе со здоровьем он теряет и власть в огромной стране, великорусский шовинизм был чем-то вроде кошмарного призрака так нелюбимой им старой России. И, отдавая последние силы такой страстной и бескомпромиссной борьбе, он был подобен Катону Старшему, заклинавшему древнеримских сенаторов разрушить ненавистный ему Карфаген, или Мартину Лютеру, неустанно искоренявшему крамолу папизма. Но помимо эмоций Лениным руководил и тактический расчет. Проклятия в адрес великодержавного шовинизма необходимы были Ленину и для обоснования им своего проекта преобразования преимущественно русского государства в некую безнациональную конструкцию, сугубо идеологизированную (в коммунистическом духе) и лишенную историко-религиозных корней. В сравнении с этим намерением далеко не идеальный сталинский план, ставивший на первое место Россию как основу будущего государственного образования, был более реалистичен, практичен и органичен (особенно в историческом контексте), а значит, и жизнеспособнее во временной перспективе.

Несмотря на эмоциональный накал, борьба умиравшего вождя с бывшим учеником носила преимущественно скрытый, закулисный характер. Для партии и народа Сталин оставался единомышленником Ленина, близким ему человеком, другом и одним из наиболее вероятных его преемников. Разумеется, не в интересах Сталина было разрушать этот образ, поэтому, публично демонстрируя во всем приверженность идеям Ленина, он, выступая на учредившем СССР I Всесоюзном съезде Советов, назвал созданную по его воле советскую федерацию прообразом «грядущей Мировой Советской Социалистической Республики» и заклеймил дореволюционную Россию как «жандарма Европы» и «палача Азии»[116].

Однако совсем по-другому был настроен Ленин. Он готовился дать открыто решающий бой Сталину на ближайшем съезде РКП(б) и хотел отстранить его от руководства партией. И только новый приступ болезни, приковавший Ленина к постели и лишивший его возможности говорить, помешал осуществлению этого намерения.

Ободренный таким благоприятным для него развитием событий и уже не сомневавшийся в том, что хозяин Горок в одночасье превратился в политический труп, Сталин в апреле 1923 года весьма уверенно держался на XII съезде партии. В докладе по национальному вопросу он хоть и солидаризировался с угасавшим тем временем учителем в нападках на великорусский шовинизм (назвал его «опаснейшим врагом», «основной опасностью», порождением разросшегося в условиях НЭПа сменовеховства), тем не менее не забыл и о местном национализме, который, по его словам, также питал и взращивал «НЭП и связанный с ним частный капитал»[117]. Однако Сталин не ограничился ритуальной риторикой о великодержавном шовинизме и местном национализме, самое главное, что теперь он мог позволить себе без всяких опасений, ровным и уверенным голосом заявить, что право народа на самоопределение должно быть подчинено праву «рабочего класса на укрепление своей власти»[118].

КУРС НА «КОРЕНИЗАЦИЮ» КАДРОВ.

Продолжая таким образом свою изначальную стратегическую линию в духе государственного централизма, Сталин в то же время в интересах укрепления своей власти в Кремле вынужден был прибегать к тактике заигрывания с национальной бюрократией. Идя на союз с этой силой, он объявил о начале практической реализации предложенного еще в 1921 году X съездом партии курса на так называемую «коренизацию» кадров в национальных республиках. Подтверждая серьезность своих намерений, Сталин провел с 9 по 12 июня в ЦК представительную конференцию по обсуждению конкретных вопросов «коренизации». Удовлетворяя тем самым властные амбиции национал-бюрократии и передавая ей из своих рук право формировать региональные аппараты управления «по преимуществу из людей местных, знающих язык, быт, нравы и обычаи соответствующих народов»[119], Сталин тем самым обеспечил нейтрализацию своих непримиримых критиков из числа радикальных национал-коммунистов, прежде всего уроженца Башкирии М.Х. Султан-Галиева и грузина П.Г. Мдивани.

На Украине патронируемая Сталиным политика стала называться «украинизацией». В этой второй по значимости после России советской республике национально-кадровая ситуация была признана тогда неудовлетворительной и благоприятствующей росту местного национализма. Ибо, как отмечалось, в 1923 году в коллегиях республиканских наркоматов украинцы были представлены всего 12 %, тогда как русские — 47 %, а евреи — 26 %. Примерно такой же была картина и по чиновничеству республиканского госаппарата в целом: украинцев — 14 %, русских — 37 %, евреев — 40 %. Не составляло исключения и положение дел в области подготовки руководящих кадров. Например, среди слушателей Коммунистического университета им. Артема (Харьков) насчитывалось 30 % русских, 41 % евреев и только 23 % украинцев[120].

Как и следовало ожидать, «украинизация» практически свелась к остракизму служащих из числа русских и евреев. Особенно пострадали последние, ибо таковая судьба им готовилась уже давно. Выступая 1 декабря 1922 г. на IV конгрессе Коминтерна, председатель его исполкома Г.Е. Зиновьев нашел нужным озвучить слова Ленина времен конца гражданской войны:

«У нас на Украине слишком много евреев. К осуществлению власти должны быть привлечены истинные украинские рабочие и крестьяне»[121].

В 1926-м один из высокопоставленных коммунистов-евреев, А.Н. Мережин отмечал, что «с XII съезда мы проводим усиленно снятие евреев с ответственных постов»[122]. Подводя в том же году первые итоги «украинизации», генеральный секретарь ЦК КП(б)У Л.М. Каганович привел следующую статистику: коллегии республиканских наркоматов теперь состояли на 38 % из украинцев, при наличии 35 % русских и 18 % евреев; среди обучавшихся в Коммунистическом университете им. Артема доля украинцев поднялась до 46 %, русских — до 35 %, а евреев снизилась до 11 %. Та же тенденция была характерна и для Коммунистической партии Украины, в которой количество украинцев за период 1923–1926 годов увеличилось с 33 до 47 %[123].

Аналогичный процесс протекал и в Белоруссии, правда, там темпы «коренизации» («белорусизации») значительно отставали от украинских. В частности, менее интенсивно шла замена еврейских кадров служащими «титульной» национальности. Согласно данным, приведенным в докладе ЦКК и РКИ на XV съезде партии (декабрь 1927 г.), в БССР среди работников управления насчитывалось 30,6 % евреев, тогда как на Украине — 22,6 %. К тому же если на Украине по декрету республиканского ЦИК от 1 августа 1923 г. украинский язык объявлялся главным на территории УССР, то в Белоруссии постановлением ЦК КП(б)Б от 15 июля 1924 г. было подтверждено провозглашенное четырьмя годами ранее равенство четырех официальных языков республики: белорусского, русского, еврейского и польского. Что же касается национального состава компартии Белоруссии, то на 1 января 1926 г. количество евреев в ней составляло 3992 человек (23,4 %). Если же посмотреть на то, кто избирался в ЦИК БССР, то обнаружится в какой-то степени даже парадоксальная картина: в 1925 г. в этом высшем законодательном органе республики было 14 % евреев, а в 1929 г. — уже 20,7 %[124].

Евреи и большевистский режим.

НА ЗАЩИТУ ЕВРЕЙСКОЙ БЕДНОТЫ.

Оказавшись хозяевами России, большевики, дабы обрести социальную опору в борьбе против своих основных политических противников в лице монархистов-великодержавников, сразу же объявили себя освободителями дискриминируемых при царизме национальных меньшинств. В подписанной 2 (15) ноября 1917 г. от имени советского правительства Сталиным и Лениным «Декларации прав народов России» провозглашалась отмена «всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений… свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп…» Поскольку в те же дни антисемитские лозунги и агитация широко распространились как форма контрреволюционной борьбы с новой властью, та сразу же назвала гонителей еврейства своими врагами.