Россия в середине 18 века - Евгений Анисимов

Тревога цесаревны еще более усилилась на следующий день вечером, когда к ней пришли гренадеры и сказали, что получен приказ о выводе гвардии к Выборгу — в район военных действий. Значение готовящейся акции расценить было несложно: вывод гвардии нейтрализовал бы заговор и позволил бы властям начать аресты, о которых проговорилась Анна Леопольдовна. И тогда Елизавета решилась…

Надо полагать, ей нелегко далось это решение. Тридцатидвухлетней красавице, привыкшей к праздной и беззаботной жизни, вероятно, пришлось собрать всю свою волю, чтобы подавить страх и решиться на это опасное, возможно, кровавое дело с непредсказуемым исходом. На это обстоятельство впоследствии обратил внимание новгородский архиепископ Амвросий в речи на коронации Елизаветы в Москве в 1742 г.: «И коеж большее может быть великодушие, как сие: забыть деликатного своего полу, пойти в малой компании на очевидное здравия своего опасение, не жалеть лет за целость веры и отечества последней капли крови, быть вождем и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги, итти грудью против неприятеля…»63 Но выбора уже не было. После полуночи 25 ноября она надела кирасу, села в сани и в сопровождении М. И. Воронцова, И. Г. Лестока и учителя музыки К. И. Шварца поехала по темным улицам спящей столицы в казармы Преображенского полка, где ее уже ждали.

Есть несколько описаний, как Елизавета подняла солдат на переворот. Все они не особенно отличаются друг от друга и близки к версии уже упоминавшейся записки для послов: Елизавета «изволила шествовать в слободы означенного полку в помянутую гренадерскую роту и, прибыв на съезжую, изволила всем говорить: «Други мои, как вы служили отцу моему, то при нынешнем случае и мне послужите верностью вашею», на что единодушно закричали оные гренадеры: «Рады все положить души наши за ваше величество и отечество наше!»»64

Во главе отряда из 300 гвардейцев Елизавета двинулась по Невскому к Зимнему дворцу. По дороге солдаты небольшими группами отделялись от основного отряда, врывались в дома важнейших правительственных деятелей и арестовывали их спящих хозяев. Доехав до начала Невского — Адмиралтейской площади, Елизавета, чтобы не поднимать излишнего шума, вышла из саней и пошла ко дворцу пешком. Солдаты шли быстро, и цесаревна вскоре стала отставать, задерживая всех. Тогда гвардейцы посадили ее на плечи и внесли в Зимний дворец, ставший с этой ночи на 20 лет ее домом. Пройдя в караульню, Елизавета разбудила солдат дворцовой охраны, которые тотчас к ней присоединились. Когда все лестницы и подъезды дворца были перекрыты, отряд гвардейцев поднялся на второй этаж в апартаменты правительницы.

Существуют две равноценные версии ареста Брауншвейгской фамилии. Согласно первой из них, Елизавета вместе с гвардейцами прошла в спальню правительницы и арестовала ее. Шетарди после переворота писал: «Найдя великую княгиню правительницу еще в постели и фрейлину Менгден, лежавшую около нее, принцесса объявила первой об аресте. Великая княгиня тотчас подчинилась ее повелениям и стала заклинать ее не причинять насилия ни ей с семейством, ни фрейлине Менгден, которую она очень желала сохранить при себе. Новая императрица обещала ей это…» Миних же, сам в это самое время разбуженный и крепко побитый гренадерами, много лет спустя писал, что Елизавета с солдатами прошла в спальню правительницы и разбудила ее словами: «Сестрица, пора вставать!»

Согласно другой версии, «Елизавета послала отряд гренадер, чтобы завладеть императором, его сестрой, правительницей и ее мужем. Последних нашли спящими в постели вместе и перевезли их во дворец Елизаветы. При первом взгляде на гренадеров правительница вскричала: «Ах, мы пропали!» В санях она произнесла только слова: «Увижу ли я принцессу?» До сих пор просьба ее не исполнена». Так писал неизвестный нам француз 28 ноября 1741 г. в письме, отправленном во Францию с дипломатической почтой. К. Г. Манштейн в своих записках сообщает, что арестовать правительницу были посланы И. Г. Лесток и М. И. Воронцов. Автор записки — «письма от приятеля из Петербурга» — изображает поведение Елизаветы в этот момент так: заняв гауптвахту, она «послала оных гренадер для объявления бывшей правительнице аресту и со всею фамилиею взять и отвести в дом е. в., а сама со стоявшими тут ожидала благополучной резолюции и виктории»65.

Весьма любопытна полемика вокруг этих событий в более поздней литературе. Французский путешественник и астроном аббат Шапп д'Ютрош в книге «Сообщение о путешествии в Сибирь» (1768 г.) пишет, что Елизавета с группой гвардейцев сама поднялась в спальню правительницы и арестовала ее. Это место записок аббата вызвало возражения Екатерины II, написавшей книгу «Антидот аббата Шаппа». Екатерина пишет, что рассказ Шаппа неверен: Елизавета «не всходила, но осталась внизу», а часовые у дверей не оказали мятежникам никакого сопротивления. Источник сведений аббата Шаппа известен — это Лесток, Которого аббат посетил в ссылке. Опальный лейб-медик описал аббату героическую сцену у дверей опочивальни, когда он прикрыл грудью цесаревну от направленного на нее штыка дежурного офицера и подобно герою трагедии прокричал: «Что ты делаешь? Проси помилования у императрицы!» Безумец тотчас пал на колени. Учитывая характер Лестока, думается, верить рассказу Шаппа не следует. Впрочем, не очень сильны и доводы оппонировавшей ему Екатерины, которая прибыла в Россию два года спустя после переворота. Она пишет, что «обе принцессы не видались ни во время действия, ни после его, это всем известно»66.

Но все же логика развития событий и взаимоотношений Анны Леопольдовны и Елизаветы — близких родственниц — позволяет предположить с большей вероятностью, что Елизавета сама не арестовывала правительницу. Во-первых, после блокирования всех входов в Зимний дворец Елизавета уже могла быть уверена в успешном завершении дела; во-вторых, вряд ли Елизавете хотелось видеть свою племянницу, которой незадолго перед этим она клялась в верности; в-третьих, Елизавета могла опасаться, что государственный переворот, осуществленный, как впоследствии провозглашалось, во имя освобождения России от иноземцев, может вылиться в заурядный семейный скандал.

Как бы то ни было, все обошлось без кровопролития и даже без единого выстрела. Арестованная Брауншвейгская фамилия вместе с членами правительства была доставлена во дворец Елизаветы у Марсова поля. Вскоре к ярко освещенному дворцу потянулись разбуженные барабанщиками жители столицы, помчались экипажи сановников, спешивших выразить свои «верноподданнейшие чувства» новой императрице.

Генерал-прокурора Сената Я. П. Шаховского в ту ноябрьскую ночь разбудил внезапный стук сенатского экзекутора, передавшего приказание немедленно явиться во дворец к только что принявшей престол императрице Елизавете. Впоследствии он так описывал эту памятную ночь: «Вы, благосклонный читатель, можете вообразить, в каком смятении дух мой находился! Ни мало о таких предприятиях не только сведения, но ниже видов не имея, я сперва подумал, не сошел ли экзекутор с ума, что так меня встревожил и вмиг удалился; но вскоре увидел многих по улице мимо окон моих бегущих необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал, чтоб скорее узнать точность такого чрезвычайного происхождения. Не было мне надобности размышлять, в которой дворец ехать. Ибо хотя ночь тогда темная и мороз великой, но улицы были наполнены людьми, идущими к цесаревниному дворцу, гвардии полки с ружьями шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни; а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреваться. Причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: «Здравствуй, наша матушка императрица Елизавета Петровна!» — воздух наполняли. И тако я, до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышед из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь, и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую с крыльца лестницу и следовал за спешащими же в палаты людьми…»67

К утру манифест о восшествии на престол и форма присяги были готовы. После того как присягнули гвардия и чиновники, Елизавета под приветственные крики гвардейцев «виват!» и залпы салюта с бастионов Петропавловской крепости и Адмиралтейства проследовала в Зимний дворец. Началось новое царствование.

А что же Шетарди? В подробных реляциях в Версаль после переворота французский посол изобразил себя сторонником немедленного захвата власти, толкнувшим нерешительную Елизавету на решительные действия 25 ноября. Однако если ознакомиться с последним перед переворотом донесением Шетарди, то нельзя не усомниться в правдивости его победных реляций. Анализ этого донесения показывает, что посол не только не держал в руках нити заговора, как он это изображал потом, но даже не хотел осуществления переворота в описываемый момент.