Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова

— Гражданин! В качестве свидетеля пройдемте в отдел, — обратился сержант к Шакалу. Тот отвернулся.

— А он немой! Какой из него свидетель. И писать не умеет! — соврала Капка. И милиционеры посмотрев на Шакала, как на ископаемое, ушли из вагона чертыхаясь.

— Молодец, девка! От лягавых отца оградила! — похвалила Задрыгу старуха, сидевшая рядом.

Задрыга поняла, слышала старая, как говорила Капка с Шакалом. Но промолчала. Не выдала милиции. Хотя… Насильно сделать свидетелем самого Шакала никому не удастся.

Капка вздохнула, когда поезд подошел к городскому перрону, и впервые почувствовала настоящую усталость от общения с толпой. Она вымотала, издергала, утомила…

Задрыга успокоилась лишь когда оказалась в скором поезде. Малина уезжала в Калининград. Надолго или нет? На этот, как и на многие другие вопросы, пока не мог ответить никто.

На новом месте Черная сова устроилась в самом центре города, на боковой улице с милым названьем — Тихая. Стоило пройти несколько шагов, и фартовые оказывались в самой гуще горожан, в сердце города. Здесь были все торговые точки, здесь жила вся городская элита.

Местные фартовые появлялись в этом районе лишь в сумерках. Белым даем — не решались. Жили на окраинах, чтоб меньше попадать в поле зрения милиции и дотошных, крикливых, несдержанных на кулаки горожан.

В этом городе, как в капле мутной воды, водилось всякое. Жили здесь семьи военных — извечные кочевники, рыбаки и моряки торгового флота. На них держался весь город. Жили и строители, железнодорожники, авиаторы и врачи, учителя и прочая интеллигенция среднего сословия. Кишел город и собственниками, имевшими стой дома, участки, скотину. Но славился он тем, что здесь, как в каждом портовом городе, было много бичей — безработных моряков, каких списали с судов по болезни, за пьянство либо за воровство. Хватало тут и забулдыг — изгнанных за запои отцов семейств. Были и свои проститутки — доступные каждому за бутылку бормотухи.

Сам город, в отличие от разношерстных обитателей, поражал опрятностью улиц и дворов. Дома — немецкой постройки, выглядели как с картинки. Невысокие — двух-, трехэтажные, кирпичные с крышами из красной черепицы, толстостенные, непромокаемые.

Рядом с ними строились затхлые пятиэтажные дистрофики из бетона. Многие из них уже были обжиты. Даже чердаки и подвалы — кишели алкашами всех возрастов и наций.

Старая часть города, доставшаяся в наследство от немцев, была почти не тронута руками городского бездаря-архитектора, не придумавшего ничего лучшего, как снести в центре несколько респектабельных домов и построить на их месте из стекла и бетона магазин «Дары моря» — одноэтажный, пропахший ржавой селедкой, перемороженным кальмаром, многолетними запасами морской капусты.

Перед этим убогим строением по замыслу архитектора оставили пятачок. Не площадь — площадка, где с раннего утра толпились все жаждущие опохмелки и согласные ради нее на все. Здесь был рассадник отпетых негодяев и своя биржа, где горожане без труда разыскивали грузчиков, электриков, сантехников, плотников, а жены — своих спившихся мужей. Здесь чаще чем в других кварталах появлялась милиция.

И немудрено. Не проходило часа, чтобы из «Даров моря» не выскакивала, заламывая руки к небу, плачущая баба иль старуха, с воплем:

— Обокрали! Вытащили из кармана последние гроши!

Случалось видеть, как разъяренная толпа выволакивала из магазина замухрышку пацана, либо заросшего оборванца-бухаря. И колотя всем, чем попало, материли так, что алкаши на пятаке хватались за животы от смеха. Такого забористого мата даже они не слышали. А избитый воришка долго помнил, как можно поплатиться за рваный трояк или рублевку. Горожане не щадили никого, попавшего в их руки с поличным.

Случалось, сюда приходили из пароходства вполне приличные люди. Не без цели. Не хватало людей на судне. А без полного комплекта регистр не выпускал в море:

Вот тогда капитаны, оглядев разношерстную толпу на пятачке, выбирали тех, у кого морда почище и рубашка поцелее, и забирали к себе на судно, двоих или троих, на полгода. Оставшиеся завидовали счастливцам. Не всем и не часто вот так везло.

Отсюда черпали кентов в малины. Из тех, кому до самой темноты не перепало ни приработка, ни глотка вина. Но и такое обламывалось не часто.

Город большой, суетливый. Но люд в нем жил замкнуто. Предпочтя общению с соседом — вечерний чай в кругу своей семьи. Но… Несмотря на эту замкнутость, горожане знали друг друга.

Иные знакомились в очередях. Большинство — на работе. Пригляделись, примелькались друг другу, а потому всякий новый человек, хочешь того или нет, был на виду у всех.

Калининградцы, в отличие от прочих, никогда не жевали на ходу, не бегали по улицам. Не пересекали дороги перед машинами. Не орали без причин на всю улицу. И с чужими, незнакомыми людьми туго шли на общение.

Здесь нельзя было пролезть к прилавку внаглую — игнорируя очередь. Таких смельчаков выбрасывали из магазинов пинком, взяв за шиворот. Не прощали грубость, хамство.

Здесь, несмотря на удаленность от центра, всяк имел свое достоинство, берег честь и имя.

Все эти тонкости и особенности города должна была знать каждая малина. Иначе она тут же попадала в поле зрения всех и каждого. Именно потому, приехав на новое место, Черная сова не спешила в дело очертя голову, понимая, что городов много, а голова у каждого — одна. Рисковать ею никто не хотел бездарно.

Именно потому Шакал прежде всего встретился с паханом городских малин.

Он заявился к пахану Черной совы уже затемно. Коротко приказал стреме доложить о себе.

Лангуст возник!

Шакал не стал медлить. Сам вышел встретить гостя, оказать честь. Тот отметил знак внимания. Поздоровался тепло, словно всю жизнь знал Шакала, хотя увидел его впервой.

Шакал был слишком хитер, чтобы довериться сразу, поверить в улыбки.

Разговор закрутился вокруг городских малин, громких дел, наваристых точек, удачливых законников. Пахан Черной совы не торопил главную тему, ради которой встретился с Лангустом. Это — положняк — налог от каждой малины в общак Черной совы. Его сумма должна определиться в этом разговоре. Какою она станет? Шакал не горячился. Давал выговориться, присматривался к Лангусту не спеша.

Да и зачем торопиться? До утра — времени достаточно. Это — первая встреча. Будет ли вторая?

Лангуст считался самым жадным из всех фартовых. О том слышал и Шакал. Знал, что этот пахан даже себе не позволяет лишку. Малины трясет постоянно, не давая фартовым бухать в кабаках чаще одного раза в неделю.

В своих цепких руках он держал немалый общак. Но никогда не сорил деньгами. Зато всегда помогал кентам, попавшим в проруху. Нанимал для них лучших адвокатов, не скупился на передачи и грев. Держал слинявших из зон, освободившихся, до той поры, пока те, войдя в силу, могли идти в дело сами.

Случалось, выкупал кентов. Но не всякого. Лучших. Держал старых фартовых, кто уже не ходил в дела. Им он давал дышать, но не баловал.

Фартовые разных городов говорили, что Лангуст на холяву ничего не делает. Со всех имеет долю. С каждого дела, с притона, базара. Он помнил в лицо и по кликухе не только паханов малин, самих фартовых и барух, блатарей и шмар, зелень и бухарей — помогавших малинам. Имелись у него свои фискалы, какие не давали фартовым утаить от Лангуста даже небольшой навар.

Он знал всех свежаков. Запросто общался с каждым. Никому не помог даром. Всегда требовал отдачу большую, чем выдал сам. Он был завсегдатаем городского ломбарда и базара, где крутился основной товар. Он знал многих капитанов и моряков с торговых судов. Имел с каждым свои отношения. Его знала милиция города. Но не забирала. Потому что понимала, снова не сыщет причастности к преступлению. Ведь в дела Лангуст не ходил давно. А то, о чем знал, не сознался бы и под угрозой самой мучительной смерти.

Знал Лангуст всех адвокатов города. Не только по имени и месту работы, а и их домашние адреса и телефоны. Частенько навещал кого-либо из них — не без повода.

В Калининграде его знали все таксисты и проститутки. Даже больше чем секретаря обкома. Никто не гнушался поговорить с ним. Его никто не презирал, не боялся ввести в свой дом, зная, после визита Лангуста никто из воров не посмеет влезть в квартиру, потому что будет иметь дело с паханом всех малин. А он на разборку — скорый.

Случилось как-то женщине-адвокату защищать в процессе троих законников по просьбе Лангуста. Результат оказался потрясающим. Но даже за это попросила баба скромную сумму, сказав, что защищала по убеждению, не из-за денег. Пожалела заковыристые судьбы людей…

А через год залезли к ней в квартиру воры. Все унесли, обобрали дочиста. Не пожалели вдовую бабу-адвокатшу. Она в тот день уехала к сыну — в Москву — внука навестить.