Цифровой журнал «Компьютерра» № 179 - Коллектив Авторов

Ну, и какая же это нефть?! Антинефть и есть.

К оглавлению

Большая статистика: наука, магия, искусство для искусства?

Василий Щепетнёв

Опубликовано 24 июня 2013

Долгое время я верил на слово Ильфу и Петрову. Статистика знает всё! Да и как не знать, если тысячи, нет, миллионы людей ежедневно пишут всякие бумажки: доктор отчитывается, сколько больных принял сегодня в поликлинике и на дому, кладовщик – сколько гвоздей и досок отпустил на нужды ремонта школы, кассир – сколько билетов взыскующие зрители купили на премьерный спектакль, гаишник – сколько штрафов оформил за любовь русского человека к быстрой езде (тут Гоголь, пожалуй, неправ: быструю езду любит не только русский, а всякий). Со стульями, правда, неувязка вышла, но с той поры и её, поди, ликвидировали.

Прежде не то. Прежде какая статистика? Прежде всё было просто, по-домашнему. Примерно так:

«Послушай, любезный! Сколько у нас умерло крестьян с тех пор, как подавали ревизию?» «Да как сколько? Многие умирали с тех пор», – сказал приказчик и при этом икнул, заслонив рот слегка рукою наподобие щитка. «Да, признаюсь, я сам так думал, – подхватил Манилов. — Именно очень многие умирали!» Тут он оборотился к Чичикову и прибавил ещё: «Точно, очень многие». «А как, например, числом?» — спросил Чичиков. «Да, сколько числом?» – подхватил Манилов. «Да как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал». «Да, именно, – сказал Манилов, обратясь к Чичикову. — Я тоже предполагал, большая смертность; совсем неизвестно, сколько умерло». «Ты, пожалуйста, их перечти, — сказал Чичиков, — и сделай подробный реестрик всех поимённо». «Да, всех поимённо», — сказал Манилов. Приказчик сказал: «Слушаю!» — и ушёл.

Отмена патриархально-беспечного крепостного права (действительно, чего считать, если бабы новых народят) и переход на рельсы бездушно-требовательного капитализма заставили таки заняться статистикой самым серьёзным образом.

«В четвёртом заседании я докладывал свою карту, над которой работал две ночи сряду (Б-г помог мне совершить этот труд безо всяких пособий!) и по которой наглядным образом можно было ознакомиться с положением трактирной и кабацкой промышленности в России. Сердце России, Москва, было, comme de raison {разумеется}, покрыто самым густым слоем ярко-красной краски; от этого центра, в виде радиусов, шли другие губернии, постепенно бледнея и бледнея по мере приближения к окраинам. Так что Новая Земля только от острова Колгуева заимствовала слабый бледно-розовый отблеск. В заключение я потребовал, чтобы подобные же карты были изданы и для других стран, так чтобы можно было сразу видеть, где всего удобнее напиться», – это, понятно, уже Салтыков-Щедрин.

А Чехов приобщился к статистике всерьёз, жертвуя не только временем, но и здоровьем. Сначала на Сахалине, а затем и во время всеобщей переписи населения Российской империи 1897 года. Увы, доверие к сухим числам порой и подводило его: так, Мелихово, на бумаге выглядевшее весьма лакомо, на деле огорчило Антона Павловича. И кто надул! Свой брат, творческий человек (художник Сорохтин) и надул! Вот и верь после этого людям и цифрам. Однако унывал Чехов недолго и, взявшись за дело, превратил поместье если не в вишнёвый сад, то в безубыточное хозяйство наверное. А потом в страну пришёл социализм. «Социализм – это учёт и контроль», — разъяснил Ленин, и двадцать пятого июня тысяча девятьсот восемнадцатого года Совет Народных комиссаров утвердил «Положение о государственной статистике». Девяносто пять лет назад. Скоро юбилей. Вот тут статистика и расцвела.

Известно, что прочность цепи определяется прочностью слабейшего звена. А «чудесатость» цепи – «чудесатостью» любого звена. В послереволюционной России слабейших звеньев было во множестве. Малограмотность в сочетании с апломбом – качество, встречающееся среди руководящего состава революционных лет нередко. Любимой присказкой человека во френче была «Я, конечно, академиев не кончал», после чего руководитель начинал воспитывать и поучать тех, кто кончил начальную школу, не говоря уже о гимназии. Носом по столу, слева направо и справа налево. Поскольку и школа, и гимназия ума всё-таки вкладывала, подчинённые дух времени уловили, лишнюю образованность спрятали и стали радовать начальство хорошими показателями, а печалить плохими перестали. Выходило «всё чудесатей и чудесатей». Выполнять планы было мало, их следовало перевыполнять. Но в меру. «Досрочно уберём урожай!» – никакое не ехидство не пахнущего шипром автора (кстати, нарочно искал одноименный одеколон, естественно, фабрики «Новая Заря» – и не нашел!), а реальный лозунг развитого социализма. Если же учесть, что и сев, к примеру, яровых тоже завершали досрочно, то есть прежде рекомендованной агрономами поры, неудивительно, что зерно приходилось покупать за океаном. Квартальные, годовые и пятилетние показатели потрясали воображение. Полки магазинов тоже потрясали, но уже в другую сторону. К несовпаденью стали привыкать. За обувью, одеждой, индийским чаем и круглыми батарейками к приёмнику «ВЭФ» ездить в столицу.

А на досуге, в поездах и электричках, размышляли: а как, собственно, сравнивают современные достижения с тринадцатым годом? В техническом смысле – как? Да и не с тринадцатым, а просто, вообще? Да взять хоть обувь. Одно дело – матерчатые чуни «здравствуй, пенсия», другое – кожаные сапожки югославского производства. У меня две, а то и три пары чуней (впрок взял, вдруг и чуни исчезнут), у соседки – пара сапожек, кто из нас счастливее? Или сравнить кеды и лакированные туфли, детские сандалики и дедушкины валенки: по весу? по размеру? по расцветке? Наконец, всей электричкой «Тула – Москва» решили: деньгами будут мерить, деньгами, поскольку они, деньги, товар универсальный, максимальной ликвидности и являются эквивалентом стоимости любых других товаров и услуг.

Загвоздка лишь в одном: деньги непостоянны. Возьмем метр: изготовили эталон из латуни в тысяча семьсот девяносто пятом году, четыре года спустя для пущей важности повторили в платине, и с тех пор он каким был, таким и остался (привязка к длине парижского меридиана, оранжевой линии спектра изотопа криптона или скорости света лишь уточняли, но не меняли величину метра). То ж и килограмм. Но деньги… Если бы меры длины и веса уподобились рублю, то метр сегодня был бы короче песчинки, а килограмм легче снежинки. А французский франк просто исчез, стал историческим памятником некогда богатейшей Франции. Потому пускать рубль в статистику – всё равно, что пускать лису в курятник.

Но – пустили.

Если уж в благословенном девятнадцатом веке считали, что в монаршей воле три копейки превратить в пятак (называлось это «порчей монеты»), то в веке двадцать первом опираться на деньги как на нечто незыблемое стало совершенно невозможно. Экономика неуклонно из ведомства знания переползла в ведомство веры. А вслед за экономикой — и статистика. В плановой экономике с государства спрос особый, по крайней мере в теории. Поскольку частное производство и частная инициатива отсутствуют в принципе, и за круглые батарейки, и за велосипедные камеры, и за географические глобусы отвечает государство. Во главе с. Промахнёшься раз, промахнёшься два, и полстраны в ватниках образца тридцать седьмого года щеголяет. Конечно, ватник – одежда практичная: тёплая, грязи не боится, работать ни лопатой, ни топором не мешает, но перед заграницей неудобно. Плевать на неё, на заграницу, а всё равно неудобно. Пришлось прибегнуть к обещаниям. Согласно принципам социалистического реализма. Планы по выпуску всяких пустяков, столь милых сердцу обывателя, от туалетной бумаги до личного автомобиля, приподняли над действительностью и устремили в будущее. Там, в будущем, в избытке будет и штанов грубой хлопчатобумажной материи синего цвета, и книг развлекательных жанров, и бритвенных станков класса «Синяя Борода», потерпите пятилетку-другую, всё будет.

Терпели, что ж не потерпеть. Теперь статистика проходит по графе «поэзия». Причём поэзия от жизни весьма далёкая, это вам не куплеты синеблузников. Ведь истинные поэты пишут не для читателя, что читатель. Пишут для себя. Про остров Русский, про Сочи, про Сколково – это я беру только отечественные примеры. Но в народе последнее время интерес к поэзии невысок. Не будоражит поэзия кровь, не зажигает глаза, не собирают поэты залы и стадионы. Несколько чудаков читают друг другу рифмованные или нерифмованные строки, издают за свой счёт альманахи, тем и счастливы. Современники не понимают – потомки оценят. Действительно, хороших стихов сегодня много, хотел было написать «на удивление много», а потом подумал: чему ж удивляться, время сегодня поэтическое, просто лицом к лицу лица не разглядеть.