Микеланджело из Мологи - Дмитрий Красавин

- Надо часы дома иметь, а не лихачить! - попенял ему старый паромщик.

Упрек был справедливым.

- Прости, Трофимыч. Последний день в Мологе - прощаться быстро не получилось, - повинился Анатолий и протянул старику полтинник - плату за проезд.

Тот, продолжая что-то бурчать под нос, показал, куда следует привязать лошадь, и, вернувшись на корму, закрыл двумя толстыми жердями пролет через который происходила посадка.

Паром тронулся, забирая вначале вверх по течению реки, чтобы потом, миновав стремнину, оказаться напротив сооруженного на противоположном берегу Волги небольшого причала. С правого борта, постепенно уменьшаясь в размерах, уплывала в промозглое осеннее небо Молога. Расположенный недалеко от пристани величественный Воскресенский собор23) , главный храм города, уже коснулся крестом своей колокольни низких облаков. Луковицы его куполов подернулись дымкой...

- Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! - услышал Анатолий у себя за спиной знакомый голос.

Он оглянулся.

Сосуля-пророчица, закрыв глаза и монотонно покачиваясь в такт стихотворному ритму, нараспев произносила слова библейского"Плача Иеремии"24):

- Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему.

Голос пророчицы, звучащий необычайно высоко, до крика, в начале строфы, к концу ее становился еле слышимым. Как будто она произносила не слова библейского текста, а по-вдовьи завывала над могилой погибшего мужа.

- Враги его стали во главе, неприятели его благоденствуют, потому что Господь наслал на него горе за множество беззаконий его...

Мологжане и так народ не очень болтливый, а тут и вовсе разговоры на пароме стихли. Каждому было понятно, что не об Иерусалиме, а о Мологе плачет дочь Чуриловской помещицы, Варвара Лебедянская. И не Иуда "переселился по причине бедствия" , "поселился среди язычников, и не нашел покоя" , а каждый из них вынужден будет оставить свой дом, каждого из них ожидают бесконечные бедствия и мытарства.

Анатолий, пораженный красотой и величественностью плачущей на фоне исчезающего в облаках города пророчицы, лихорадочно принялся искать в дорожной сумке припасенные для таких случаев кусочки угля. Наконец нашел, развернул на планшетке лист бумаги и принялся делать набросок - серое небо, пожирающее купола собора, развивающиеся на ветру лохмотья Сосули, опущенные вниз углы губ, возведенные к переносице брови и катящаяся по изъеденной морщинами щеке крупная одинокая слезинка...

- Во, талант! - вздохнул над его ухом молодой лейтенант НКВД, Юрка Зайцев, с восторгом наблюдавший с начала и до конца, как на белом листе бумаги в считанные минуты оказались запечатленными не просто город и плачущая старуха, но настоящее человеческое чувство, чувство безысходной трагичности происходящих событий.

- Тебе бы у нас вместо фотографа работать - цены бы не было! - не то предложил он, не то просто похвалил Сутырина.

Анатолий промолчал.

Стоявшие сбоку от Сосули рыжебородый старик из Заручья и его белобрысый, одетый в матросский бушлат племянник, услышав восторженную оценку чекиста, тоже подступили ближе к художнику. Племянник протянул руку к планшетке с рисунком и потрогал пальцем ее края. Старик, не отрывая глаз от рисунка, снял с головы ермолку и мелко перекрестился.

Бросив испытующий взгляд на лица первых зрителей только что рожденного шедевра, Юрка Зайцев неожиданно сам потянулся к планшетке и угрожающе потребовал от Сутырина:

- А ну, отдай сюда твою мазню!

Анатолий резко оттолкнул чекиста локтем так, что тот, покачнувшись вбок, чуть не упал на палубу парома.

Мгновенно вспыхнув от обиды, Юрка потянулся было к кобуре, но в последний миг, то ли испугавшись многочисленности окружавшей его толпы, то ли еще по каким причинам, выдавил на губах улыбку и отступил в сторону.

Сосуля, до этого момента не замечавшая ни окружавших ее пассажиров парома, ни чекиста, ни художника, открыла глаза, возвращаясь к своим земным заботам, шагнула к Анатолию и будничным тоном поинтересовалась:

- Далече собрался?

- Бог даст - до Рыбинска, а дальше посмотрим.

- До Юршино подсобишь юродивой добраться?

- Чего ж не подсобить? - согласился Анатолий и, не обращая более внимания на лейтенанта НКВД, закрыл створки планшетки.

Паром подходил к причалу. Юрка Зайцев, похлопав Анатолия дружески по плечу и сделав вид, что ничего особенного между ними не произошло, спрыгнул первым, когда матрос на причале еще только-только начинал заводить чалку за кнехт. Недалеко от причала юного чекиста ожидала принадлежавшая Юршинской конторе НКВД пролетка. Остальные пассажиры, зная крутой нрав паромщика, который может и силу к нарушителя применить, дождались установки сходен и лишь затем, не толкаясь, не мешая друг другу, в порядке очереди покинули паром.

Усадив Сосулю на передок телеги, Анатолий повел лошадь под уздцы в гору.

Пенелопа тянула споро. Можно б и самому сесть, но он жалел лошадь дорога дальняя, пусть силы экономит.

- По что в Рыбинск-то едешь? - поинтересовалась Сосуля, едва они отделились от толпы других пассажиров.

- Выселенец я, - пояснил он. - В Рыбинске у друзей домашнюю утварь оставлю и махну в белокаменную.

- А Летягина больного в Мологе бросил? Определят теперь старика в дом инвалидов. Картины растаскают, краски отберут...

Анатолий знал, что Варвару Лебедянскую и Тимофея Кирилловича связывала многолетняя дружба. Когда-то, еще до войны с немцами, Летягин собирался на ней жениться. Но родители Варвары были против - искали более выгодного жениха для дочери. Потом начались войны, революции... Усадьбу Лебедянских разорили. Хозяева подались в бега, но где-то под Киевом попали в плен к одной из многочисленных разбойничьих банд. Приглянувшуюся одному из головорезов Варвару отделили от родителей. С тех пор о на ничего не знает об их судьбе. На следующий день атакованные небольшим отрядом петлюровцев бандиты бежали из села. Варваре удалось спрятаться от своего "любовника", зарывшись на сеновале под толстым слоем сена. Выждав, когда стихнут выстрелы, она отправилась на поиски матери и отца. Но никто из селян ничего вразумительного об их судьбе сказать не мог. Объездив в поисках родителей пол-России, она в середине двадцатых годов вернулась в Мологский край. Летягин к тому времени уже лет пять, как был женат. Трудно сказать - то ли на самом деле дочь Чуриловских помещиков после всех выпавших на ее долю испытаний умом немного тронулась, то ли сознательно себя сумасшедшей представила, чтобы на людях, без опаски преследований со стороны властей (какой с сумасшедшей бабы может быть спрос?), высказывать все, что на сердце налегло. Так или иначе, но ей сходили с рук и рыдания над пепелищем родительской усадьбы, и проклятья вслед молодым парнишкам-красноармейцам, увозившим кулаков в Сибирь. Когда у Тимофея Кирилловича умерла жена, он вновь предложил Варваре руку и сердце. Она отказалась от того и другого, предпочтя полуголодную, но вольную жизнь бродяжки-юродивой уюту Летягинского дома. Позднее Анатолию случалось несколько раз присутствовать при редких встречах этих двух пожилых, когда-то безумно любивших друг друга, людей. Большей частью они молчали. Иногда Летягин спрашивал у сумасшедшей совета, как ему поступить в том или ином случае. Варвара отвечала замысловато, с нарочитыми присказками, но всегда умно, заинтересовано. Летягин внимательно выслушивал и довольно часто вносил коррективы в казалось уже устоявшиеся планы. Между ними не существовало запретных тем, не существовало лжи.

Припомнив все, что ему было известно о нечаянной попутчице, Анатолий решил не придумывать в свою защиту оправданий, а довериться ей так, как доверился бы на его месте Тимофей Кириллович. Подъем давно кончился, он сел на передок рядом с Сосулей и, как когда-то Летягин, излагавший на мансарде планы спасения города, начал вести речь издалека. Рассказал о пронизывающем весь материальный мир единстве, о подобии человека Богу, о красоте... Сосуля заинтересованно слушала. Пенелопа уверенно бежала по старой Рыбинской дороге, укрытой от ветров кронами берез и вечнозеленых елей.

- И когда Сталин увидит на картинах красоту Мологского края, воспримет ее отблески в своем сердце... - Анатолий, подойдя к кульминации пространного рассуждения, привстал со своего места, перехватил вожжи в левую руку, а правой широко повел по обе стороны простирающейся перед ними дороги, как бы призывая пожилую даму лично убедиться в том, что такая красота не может не пленить сердце вождя. - Он вытащит изо рта трубку и скажет: "Прекратить переселение Мологи!" Слово "прекратить" Анатолий не произнес, а прокричал, так что оно эхом запрыгало между лесными стенами.

И тут же обычно спокойная Пенелопа, напуганная громким голосом нового хозяина, дернула телегу. Анатолий качнулся, потерял равновесие. Ноги заскользили в промежуток между копытами лошади и колесами. Еще чуть-чуть... Если б не завидная реакция попутчицы, лежать бы нашему герою раздавленным собственной повозкой в дорожной пыли. Сосуля резко рванула незадачливого оратора к себе за полы брезентового плаща, и спустя секунду, судорожно обхватив юродивую за тонкую талию, он оказался лежащим на ее коленях.