«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев

и обложили его со всех сторон, и постов понаставили, а он… Только шапчонка его и осталась. Даже не понять, куда он исчез и как.

Отекшее, испещренное красными прожилками лицо Пандурина расплылось в довольной улыбке.

— Деру дал, значит? — он швырнул наземь недокуренную цигарку. — Разве это полицейские? Ты Флореско помнишь? В Румынии пятьдесят тысяч лей за его голову давали. Целыми ротами ходили в погоню. А я его на болгарском берегу один сцапал. Он еще спит-почивает, а я уж его, голубчика, по рукам и ногам скручиваю. Как он тут у меня вскинется!.. Видал шрам? — Колю показал ладонь левой руки. — Укусил меня, собака! Вот так-то, брат Атанас, сам Флореско — не кто-нибудь! Царем болот его называли. Тоже мне полицейские! Насобирали каких-то сопляков, а мы уж, выходит, не нужны. Их на курсы посылают, а нас — на свалку. И вот, пожалуйста, удрал! Пускай поищут еще таких-то, как мы, — найдут они, как же!

— Послушай, бай Колю, — пришло вдруг Атанасу в голову, — отчего б тебе не вернуться? Отчего не подать заявления? Тебя враз возьмут. Не сомневайся. У нас штат увеличивают. Вдвое. Да и как иначе, когда чуть не на каждом шагу разбойники. На самого царя руку подняли! Пиши заявление, хватит тебе в земле ковыряться!

— Нет, — покачал головой Пандурин. — Не желаю я со всякими сопляками тягаться.

— Ну, это уж ты чересчур! Не одни небось сопляки служат. Добрая половина — из старых. Начальник тут как-то спрашивал, кого бы поставить за старшего. Нам еще одного старшего надо.

Пандурина словно огнем обожгло, красные прожилки на лице стали багровыми. Толстый, мясистый нос засопел, грубы задергались, глаза беспокойно забегали.

— Старшего? — наконец рявкнул он. — Да кого из вас можно поставить за старшего? Кого? Ты грамоте едва знаешь, а кто там еще есть? Кривоногий Цвятко, что ли? Или этот придурок Петр? А не то, может, черномазый цыган, которому решето сплесть и то не под силу, а он в полицейские подался? Что ж, дело ваше! Валяйте, валяйте!

— Пиши заявление, говорю! — подсыпал Атанас пороху в огонь. — Коли меня спросят — лучшего, чем ты, на эту должность нету. Да хоть и не спросят, я сам скажу. Как ворочусь, тут же доложу, что был у нас с тобой разговор и что застал я тебя в самом бедственном положении.

— Нет, — притворялся Пандурин. — Ничего из этого не выйдет. Правда, я тут вроде сочинил заявление — вот только не знаю, с собой оно у меня, нет ли…

— А ты погляди, погляди! — не отставал Атанас. — Уж больно случай подходящий. Самолично передам начальнику, да еще и от себя словечко замолвлю. Уж я знаю, что сказать. И про Флореско, и про волчью стаю, которую ты одолел в одиночку…

Пандурин долго ощупывал полы пиджака, потом наружные карманы, пока, наконец, не добрался до внутреннего.

— Ха, вот оно где! — и он вытащил завернутое в газету заявление. — Я тут про все описал. Держи! Только смотри — в собственные руки!

— Сказано — сделано, бай Колю! Положись на меня! И давай-ка закурим напоследок да поеду, потому как велено мне побыстрей возвращаться.

Пандурин поднес ему свою папиросницу. Атанас сгреб целую пригоршню сигарет и распрощался. Спустя мгновение копыта его коня засверкали среди весенних полей.

Запоздавший пахарь остался сидеть, опершись о край телеги, глядя то вслед всаднику, то на далекое белое здание полицейского управления и слегка улыбаясь в длинные, давно не стриженные усы.

— Эгей, Атанас! — крикнул он наконец. — Смотри не поте-ряй!

Атанас не обернулся, только махнул ему рукой.

— Услышал! — сверкнул крупными желтыми зубами Пандурин и хлестнул коровенок.

4

Распряженные коровы давно уже поели кукурузные стебли, которые он им бросил, и разлеглись, медленно пережевывая жвачку, лениво отгоняя мух грязными хвостами.

Прилег и Пандурин, расстелив на траве попону. Подперев голову мясистой ладонью, он не сводил глаз с видневшегося вдали холма, который в весеннем трепещущем воздухе казался каким-то синеватым облаком.

«А чего с ней торопиться, с пахотой? — думалось ему. — Днем раньше, днем позже… Все одно не мне на этом поле работать!»

— Атанас-то небось доехал уже! — громко произнес он и растянулся на спине.

…Может, именно в эту минуту начальник разворачивает его заявление, читает насчет Флореско и довольно улыбается…

Улыбнулся и Пандурин.

Дремота опутала своей сетью его ресницы, сгустилась, застлала взгляд…

Разбудил его яростный лай, раздававшийся из-за кустарника у межи. Прикрыв рукою все еще затуманенные сном глаза, он приподнялся.

А собака, видно, то наскочит, то отпрянет, сделает круг и опять с остервенением кинется.

Верно, дичь какую-нибудь подняла… Пандурин встал, взял с телеги копралю и стал поспешно пробираться сквозь густые заросли.

Но не дичь увидел он. Под грушевым деревом, среди терновника сидел какой-то паренек. По виду горожанин, заблудившийся на проселочных дорогах. Высокий, небритый, лет около двадцати. Спутавшиеся волосы прядями падали ему на лоб.

Пандурин отогнал собаку и остановился в нескольких шагах, на борозде соседнего, уже вспаханного поля.

— Проклятая собака! Разбудила… — улыбнулся парень, но брови у него были все так же нахмурены, а взгляд пристально ощупывал незнакомого крестьянина с копралей.

— Ты что тут делаешь? — строго спросил бывший полицейский.

— Ничего не делаю. Спал. Прилег вздремнуть, а то я сегодня ни свет, ни заря в дорогу отправился.

Пандурин внимательно оглядел траву, где лежал незнакомец.

— Ни свет, ни заря, говоришь? — впился он в парня тяжелым взглядом. — А шапка твоя где?

Ресницы паренька чуть дрогнули, улыбку — словно ветром сдуло.

— На что тебе моя шапка?

— А вот нужна.

Пандурин так стискивал в руке упругую длинную копралю, что металлические колесики на ее конце даже позвякивали.

— Послушай, дяденька… — бескровные губы незнакомца снова растянулись в улыбке. — Ты что это? Чего ты на меня палкой замахиваешься, словно я тебе что плохого сделал? Мешок у тебя украл, что ли? Или кусок твоего поля себе прирезал? Брось ты в самом-то деле, уйми собаку, я и так задержался. А впрочем, могу и сам ее унять…

И парень протянул руку, чтобы отломить с дерева ветку.