Наследники Ексекюляха. Интеллигенция Якутии - Вадим Дементьев

В другой раз прощаюсь перед отлетом в Москву с хорошим поэтом Иваном Егоровичем Федосеевым (светлая ему память!), по прозвищу „якутские глаза“, так как он имел на лице только узкие щелки. Прощаюсь на ступеньках аэропорта. „Вадим, дорогой, что тебе подарить от якутского поэта Федосеева?“ – вопрашивает Иван Егорович. – Дарю тебе мою шапку, а ты мне на память оставь свою». Так я и улетел в заячем треухе Федосеева, а веселый Иван Егорович остался в моей соболиной ушанке.

Сколько было таких эпизодов, забавных историй, роднящих нас крепче всех призывов и клятв!

Я знал почти всех писателей якутов. С ними постоянно был на связи, печатал их статьи, издавал книги, писал о них сам. Многие из них были прекрасными людьми, о них надо бы сказать подробнее, но это невозможно. Почему я пишу в прошедшем времени? Потому что этот литературный лесок поредел. Нет поэта Алексея Михайлова, у которого я гостил в Якутске, и вдова которого Марта хранит светлую память о своем рано сгоревшем муже поэте. Скончался Леонид Попов, замечательный стихотворец, книги которого я рецензировал в «Литературной газете». Ушел из жизни мой товарищ Иван Федосеев. Нет на этом свете Валентины Гаврильевой. Многих нет.

Но я надеюсь, что мои друзья, в первую очередь, Николай Лугинов побывают и на моей родине. Почему именно он? Потому что он первый, кто меня свозил в Намский улус на рыбалку. Я знаю, что он прекрасный охотник. Давай, Николай, сравнивать, где лучше!..

В советское время Вологодскую область называли шестнадцатой республикой. За независимость и патриотизм. Мы тоже в чем-то националисты, как и якуты. И наше культурное наследие долгое время было под запретом (поэты Николай Клюев, Игорь Северянин, экономист Питирим Сорокин). И хотя получить суверенитет нам, как якутам, не удалось, но «всё впереди», как назвал свой роман Василий Иванович Белов.

Мы северяне, вологодские и якутские, душевно родственны. Это поняли, подружившись, даже Дед Мороз из Великого Устюга и якутский Чысхаан (Властелин Холода). В случае чего – пусть якуты присоединяются к нам, или же, наоборот, мы лучше присоединимся к якутам. Наши субъекты Федерации по численности населения примерно равны, а по территории очень сильно разнятся. Места в Якутии еще достаточно.

Надеюсь, что Вологодский улус Республике Саха (Якутия) не помешает.

Голова сохатого

В одной из поездок по Якутии мы гостили в доме якутского охотника.

Сидя в гостиной, я обратил внимание на мастерски сделанное чучело головы сохатого, которое висело над дверью в прихожую. Прямо как живое!.. Разговорились об охоте и нет-нет да и возвращались к этому чучелу. Хозяин стал меня горячо убеждать, что можно и самому его сделать: выскоблить осторожно, чтобы не повредить мездру, жир, просушить шкуру, вставить вместо глаз обыкновенные электрические лампочки, покрыть лаком рога… Поведал и о ещё каких-то секретах, о которых я сейчас не помню.

Так бы мы и расстались, поговорив, если бы вдруг при нашем отъезде гостеприимный охотник не вытащил мне в подарок из сарая замороженную голову сохатого и, не слушая моих возражений, стал заталкивать её в багажник «Волги». Якутские друзья, вместо того чтобы поддержать меня, стали горячо доказывать, что я её обязательно увезу в Москву, сам выделаю и сохраню таким образом память о нашей поездке, о Якутии. Понятно, что все поэты (особенно меня уговаривали Моисей Ефимов и Савва Тарасов) в душе немного искатели приключений, но в данном случае они их желали не для себя.

Как бы то ни было, мы с рогами и мордой сохатого, высоко торчащими из багажника, приехали в Якутск. Наутро я вылетел в Москву. Хорошо, что ещё стояли мартовские морозы, и беспокоиться за сохранность таёжного трофея не пришлось.

В аэропорту Якутска ничему не удивлялись: видели, наверно, ещё и не такие грузы. Больше всех радовался литературный критик Семён Попов – вот это подарок так подарок!..

Словом, голова сохатого благополучно перелетела в чреве самолёта через всю Россию и приземлилась, наконец, в московском аэропорту Домодедово.

Жду свою охотничью поклажу, а её всё нет и нет… Надо сказать, что в Домодедово багаж выдают на транспортёр не сбоку, как в других аэропортах, а снизу, из подвала. Вдруг из дыры, как из преисподней, раздались громкие крики, естественно, с соответствующими выражениями. Понимая, что они явно в мой адрес, быстро спускаюсь вниз и вижу, как двое дюжих грузчиков, закинув на ленту мою поклажу, разбегаются с криками в разные стороны, а на них с транспортёра кувыркается голова сохатого.

Пришлось нам тащить её по лестнице до такси. Также с грехом пополам затолкали подарок в салон машины. Уф, осталось везти совсем немного!.. Но у подъезда моего дома ни я, ни шофёр никак не могли вытащить экзотический груз из такси. Упёрся, как говорится, рогом и ни в какую!.. Я уж думал плюнуть на всё это, но меня взяла обида – в такую даль дотащил, а в двух шагах бросил… Оборвав обивку салона, голову каким-то чудом выволокли наружу.

На второй день в тепле, оттаяв, голова потекла. Ей радовался только мой малолетний сынишка. Жена стала ругаться, потому что голова вскоре начала и попахивать.

Здесь, в Москве, наставления охотника по выделке чучела выглядели как-то, мягко говоря, не совсем реально. Не зная что делать, к кому обратиться, позвонил своему другу, известному писателю и охотнику нивху Владимиру Санги. Владимир Михайлович спросил:

– У тебя разрешение на отстрел есть? Ветеринарная справка имеется?

Конечно, ни первого, ни второго у меня не было.

– В Москве только одна мастерская. Без документов они твою голову не возьмут, строго запрещено. А сам ты не сделаешь, не старайся.

Но легко сказать – бросить такую красивую и мощную голову, такое чудо природы. Наточив нож и топор, я вытащил её в общий коридор у лифта. Начал, как учили, осторожно подрезать кожу. Но куда там!.. То оставались крупные пласты жира, то острием ножа прорывал шкуру. Намучившись и понимая уже разумом, что не осилить, скрипя зубами от отчаяния, всё-таки через час-другой содрал шкуру со скальпа. Тяжёлая и склизкая, она лежала у моих ног. Выскоблить её было невозможно. Уже не думая ни о чём, грубо, топором отрубил её от рогов.

Так и остались у меня с тех пор огромные рога якутского сохатого с колючей шёрсткой на лбу, которые я, не лакируя, повесил у себя в кабинете. На память о той поездке, на память о Якутии… И как очевидный для себя урок – делать в жизни то, на что способен, что можешь…

«Бурно прожить, жадно дышать…» Алексей Кулаковский

Кулаковский для Якутии означает так много, что нам, представителям других национальностей, трудно это понять.

Он стал символом якутской нации, ее духовным вождем, учителем.

Многие десятилетия вокруг его жизни и наследия шла война, о чем можно прочитать выше.

Но всё в мире, слава Богу, меняется, иногда и к лучшему.

В конце перестройки мне не дали возможности написать в серии «ЖЗЛ» всего лишь небольшой очерк о Кулаковском (наряду с рассказами о других крупных народных поэтах), мол, не рыночной будет книга.

А сейчас в той же серии «ЖЗЛ» готовится отдельный том с биографией Алексея Елисеевича.

Признание большого вклада Кулаковского в развитие национальной и даже мировой культуры стало возможным благодаря отстаиванию его имени якутской интеллигенцией и поддержкой его интеллигенцией в Москве.

В борьбе за наследство Алексея Кулаковского участвовала и моя статья – предисловие к его книге «Сновидение шамана. Стихотворения и поэмы», вышедшей в издательстве «Художественная литература» в 1990 году. В 2002 году якутское издательство «Бичик» эту книгу с предисловием переиздало. Я горжусь, что внес свой посильный вклад в открытии и для русского читателя имени великого поэта и просветителя.

С воем проносится ветер-снеговей по необозримым про странствам якутской тайги. Продирает студеным гребнем лесные чащобы, лижет морозным языком застывшие русла рек, сыплет колючей поземкой на таежные поляны, где под снежными буграми разбросаны одинокие жилища-юрты. Кажется, нет нигде признаков жизни: схоронилось в глубокие норы зверье, спят в придонных илистых ямах рыбы. Ни писка, ни крика, ни шороха… Только гудение ветра в верхушках корабельных лиственниц, только ледяное дыхание Быка Зимы.

Но лишь приблизишься к юртам, как почувствуешь признаки жизни: горький запах разносимого в клочья дыма, слабые сполохи света на узких оконцах. А когда откроешь дверь и с клубами морозного пара войдешь внутрь жилища, то поразишься многолюдью обитателей этих плывущих в тысячеверстном про странстве утлых домов-суденышек.

У глинобитного камелька, с хрустом пожирающего поленья, древний старик, раскачиваясь в такт, поет протяжную песню. На низких лавках вдоль стен сидят многочисленные слушатели. Иных в темноте и не видно, об их присутствии говорят мерцающие угольки трубок. Ближе к огню подсели, завернувшись в оленьи дохи, ребятишки, на лицах которых отражается вся живость историй, рассказываемых стариком олонхосутом. А самые смелые мальчуганы притаились за углом камелька, радуясь теплу и слушая гул верхнего ветра.