Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот Страшко Ощера снова в котел заглядывает…
Берет тряпку, обворачивает дужку и снимает котел.
Мужики разбирают ложки. Сычонок тоже хватает свою ложку.
Отец скороговоркой читает молитву, прерываясь, чтобы слюну проглотить, и проглатывает целые слова…
Сычонок ложкой зачерпывает юшку, пьет, обжигаясь. Как же вкусно… Зазыба ножом цепляет кусок рыбины и подает ему. Сычонок кусок берет двумя пальцами, дует на него, дует и потом ест, выплевывает кости…
Как ярка и горяча жизнь под высокими столетними соснами. Пламя костра на великих стволах рисует какие-то знаки.
И хорошо они просушили всю одежду до ночи, и шкуры. Да и улеглись спать в шалаше. Сухо и тепло было Сычонку, он сразу и уснул.
А в охране стояли попеременно мужики. Маленький костерок поддерживали, чтоб и теплей было, и от комаров оборона, да и не скушно: ломай ветки, корми огонь, гляди, думу думай.
И посреди ночи шум произошел.
Все мужики вскочили, похватали свое оружие, высыпали из укрывища. Сычонок тоже проснулся, но не вышел, лежал в шкурах, слушал. Скоро отец с Зазыбой вернулись, улеглись, переговариваясь. Оказывается, лохматый по лесу шел, хозяин, и как костра не чуял? Ведь прямо на костер и пер. Да как услыхал мужиков, зарычал и прочь ломанулся.
Утром, наконец, макушки сосен солнце окрасило. Журавли где-то закликали. Как это они отовсюду его видят? Что за птицы такие всевидящие? Где обитают, на каких горах, озерах, болотах? Видать, на небесных, коли солнце всегда видят. И сами – птицы солнечные.
А уж соловьи вовсю старались, наверстывали упущенное время без песен, били и стучали стеклянными своими камешками на все лады.
Сычонок глядел вокруг и радовался, что не сидит у подола мамки в Вержавске в душной-то избе. А с мужиками делает речную работу, на воле, среди сосен и солнца.
Да вдруг припомнил вчерашнее, глянув на одноглазого Зазыбу со спутанными черными волосами, выбившимися из-под шапки, на его хрящеватый нос, нож в деревянных ножнах на поясе, – и не поверил, что все и было взаправду. Нет! Блазнь[40], сон.
Утром не уху варили, а жарили рыбу в глине. Страшко Ощера отыскал глину да и обмазал несколько рыбин – каждому по рыбине, разгреб угли и уложил все, сверху присыпал снова углями.
Ох и долго же пришлось ждать! Даже Зазыба начал торопить Ощеру, мол, хватит уже, рыба, небось, перепрела. Страшко Ощера крутил головой, угли подгребал. И вот – все разгреб и велел разбирать корм-то. А глина была горячей. Сычонок посмотрел, как отец с Зазыбой ловко разбивают палками глину, и сам разбил. В лицо сразу пахнуло настоявшимся рыбьим жарким духом. Сычонок обжег пальцы, подул на них, снова взялся за рыбину, принялся сдирать запекшуюся кожу, облизывать жирные пальцы. Такой вкусной рыбы он никогда не ел. Ни мамка, ни бабка вкуснее не готовили. Вот так Страшко Ощера.
Зазыба с отцом тоже нахваливали Страшко Ощеру. Тот довольно ухмылялся, растягивал жирные губы, выплевывал кости.
Потом руки вымыли с песком, напились красного отвару да и поплыли на дубовом змее-горыныче. Сычонок уже мог держать шест и желал того – быть как все, настоящим плотогоном, мужиком.
По обеим сторонам Каспли гремели соловьи. Вверху синело умытое небо. Сосны купались в золоте. И снова Сычонку хотелось запеть, и он засвистел на свой манер, протяжно и загадочно.
Отец Ржева улыбнулся, глядя на него.
Плоты двигались сквозь густой дух сосны и реки. Всплескивалась вода вокруг шестов. Через реку пролетали черные дятлы, пестрые сойки. В одном месте из кустов выглянула морда косули, глазастая, с большими ушами. И тут же исчезла. Так что отец и не увидел ничего, когда Сычонок ему указал на то место.
С утра было прохладно, но солнце вставало все выше и выше, и уже в полдень стало так тепло, что даже рубаха вспотела. Сычонок ее и снял. Отец глядел на бледную спину сына, искусанную комарами, поцарапанную сучьями. Скоро и он скинул рубаху.
По Каспле плоты шли быстрее. Река была полноводнее Гобзы, шире.
Справа показались холмы, заросшие березами. И среди берез что-то замелькало. Сычонок прищурился, прикрыл глаза ладонью. То был всадник. Сычонок обернулся к бате, свистнул. Отец поймал направление, тоже глядел. Но уже там никого не было видно. Сычонок показал пальцами, мол, человек на лошади. Отец кивнул. Но понял ли?
В этот день шли до самого захода солнца. На заходе пристали к левому высокому берегу в форме большой подковы. Берег наверху был ровный, весь в прошлогодней серой траве. Темными фигурами всюду стояли можжевельники, будто монахи какие. Среди них и поставили свой шалаш, развели костер. Лес стоял еловой стеной чуть поодаль. Снова пели соловьи, монотонно крякали утки, бил кресалом о кремень коростель – да все никак не высекал искру. А Страшко Ощера уже высек.
Спать легли при первых звездах. Снова ночью по очереди сторожили. И Сычонок показал, что он тоже будет. И похаживал по берегу-подкове над водой, глядел, зевая, на звезды, густо усыпавшие небеса и Касплю. На болоте мычал водяной бык. Ему отвечал филин из лесной чащи, ухал, будто мужик дурашливый: ухху-хуууу! Сычонок поеживался, сгонял надоедливых комаров… А потом ему как раз приспичило справить большую нужду. Он еще потерпел-потерпел и отошел подальше, к лесу, сломал сук, начал ковырять землю, чтобы сделать ямку. А то мужики сильно ругались, когда он поблизости от шалаша это делал-то, мотылом[41] его обзывали.
И вот сел, спустил порты, продолжая озирать шалаш, фигуры можжевельников… Как вдруг среди этих неподвижных-то фигур задвигались какие-то иные… что ли.
Сычонок решил, что мужики встали зачем-то. Может, опять лохматый заявился…
Но только мужиков что-то было больше трех.
Сычонок поднялся. Хотел крикнуть… да где там!
А в ночи уже слышался какой-то жуткий зубовный скрип и храп, потом и крик, кашель, чуханье, будто кабан, секач набежал… Много секачей. И клыки их лязгали: «Дрзгн! Дрзгн!»
– А! а-а-а.… – простонал кто-то и тут же смолк.
И снова в темноте под звездами возились секачи, кувыркались, падали, вскакивали. Снова скрежетали их клыки. Слышен был глухой утробный рык, треск. Шалаш разваливался, взлетал кусками и падал. На него будто те можжевельники и напали со всех сторон. И разбросали.
Слышно было, как кто-то тяжко дышал.
Кто-то хрипел… Раздавались глухие удары.
– На!.. На!.. – выдыхал кто-то в такт ударам.
* * *– Всех должны истаяти[42]!
– Все! Всё… уф…
– Не…
– А?
– С имя бысть малый ишшо!
– А? Где?..
– А ну позорути вокруг. Давай!.. давай!..
Но Сычонок уже опомнился и уходил в лес, дальше, дальше, задыхаясь, словно давно уже бежал, или его грудь придавило тяжеленным валуном. Хрустнула ветка. И тут же к нему побежали из
