Я. Книга-месть - Отар Кушанашвили

Славные ублюдки

Любуясь собой перманентным образом, я иногда даю отдохнуть своему нарциссизму, и вот теперь, в первый день МОЕГО месяца, я с утра перебираю архив, и за одним походом объясню, откуда взялся очаровавший всех очерк «Славные ублюдки».

Природа всех разговоров о будущности нашей Великой, но и Смешной Страны включает в себя слова «инновации», «нанотехнологии», прочую хуйню, но я не слышу или слышу редко слово ЛЮДИ.

Разговор об «Иванушках» невозможен без разговора о Сорине.

Я о нем уже столько всего сказал!

Пока же вот вам фото, где они вместе, на «Акулах пера». Вместе. Вместе с нами…

Я поспорил с кем-то, что возьму трех людей из моего окружения, никогда не унывающих, четко знающих, куда плыть, хотя вру, ведающих, что такое сомнение и значение выражения «повесить нос на квинту»: успешные только такими могут быть. Многосложными. Как я.

Все трое узнали, всяк на свой манер, тщету стремленья к славе, все трое, все на свой манер, счастливы и одиноки, и я доподлинно знаю, что они, как и я, не боятся сложностей и тех из вас, кто особенно туп.

Можно влюбить в себя Вселенную, можно объявить ей священную войну. Первое, между нами, много сложнее. Фронда удобна: ты вроде и Шон Пенн, костерящий Голливуд, а свою двадцатку за роль облизываешь, повизгивая, со всех сторон.

Не то – любить Вселенную, дружить с ней: трудностей, возникающих при установлении таких сусальных отношений, не может представить и самое гибкое воображение.

Буду презирать себя за этот штамп всю оставшуюся жизнь, но куда ж без него: любовь и дружба – это работа. Надо фаршировать окружающее пространство сантиментами, колючее оно какое-то.

Для вас нисколько не будет ново, что я паренек решительный и недолго думаю, прежде чем подвергнуть остракизму людей злых, кичащихся буржуазным прищуром, но не чутких, по-интуристски бодрых пустомелей, способных только на картинные сетования на всеобщий распад.

Я приятельствую, товариществую, тем более дружу с такими людьми, которых отличает невероятная влюбленность в жизнь.

Со славными ублюдками, не приемлющими формальности в контактах с себе подобными.

С изящными людьми, собственноручно строящими свою жизнь, разбитую по кадрам, где в одном – слезы, в другом – взгляд в прекрасное далеко, в третьем – страстный поцелуй.

Я люблю людей, коллекционирующих ощущения. Я коллекционирую-таки людей. Такие люди, полагающие малейшее дуновение ветерка многозначительным мигом, близки мне, я по ним сверяю часы.

Они ведают все эмоции и не умеют их скрывать. Они любят свои семьи, своих друзей, тяжелые периоды переживают, как крестьяне.

Андрей Григорьев-Аполлонов,

или как улыбкой переписать историю

Я знаю «иванушку»-ветерана 200 лет, из них 199 мы улыбаемся друг другу.

У меня есть подозрение, что он не ведал – перед тем как стать артистом – периода созревания, ученичества. У него группа крови такая – артистическая. Группа крови номер один.

В преддверии настоящего года глянцевый журнал спросил, чего АГА желает себе самому. Он сказал про юбилей и про то, что надо больше любить себя, не осквернять себя.

– Это точная цитата?

– Точная. Жизнь и без того коротка. Зачем ее укорачивать?

– В некоторых глянцевых журналах специально завели рубрики про заповеди профессии, чтобы под этим соусом выудить из человека, насильно почти, программные установки. Ты про свою профессию что понял самое важное?

– Это лучшая профессия – развлекать людей. И это лучшая профессия. Надо быть в форме всегда. И каждый концерт отрабатывать, как последний.

Если вдуматься, не окажется ли, что «ИИ» столько лет потому и привечаемы, что, олицетворяя «непростую простоту» российских парней, подтянуты и улыбчивы, как во времена генезиса?

Что мне нравится в «Иванушках»: за долгие годы, за целую, считай, жизнь, отношение к поклонницам у них не поменялось. Они привечают посегодня даже переминающихся в нерешительности. И, само собой, тех, кто на концерты водят уже своих детей.

– Я, между прочим, не видел ни одного человека, которого наша – публичная – профессия не деморализовала бы, не изъела изнутри, не сожгла. В конце концов, не испортила.

– Так уж ни одного!

– Ну, кроме меня.

АГА смеется.

– А я? Как же я? Вершина эволюции? Если серьезно, разговор большой. Моментами, и моментов много, неприятный. Но если, не знаю, постараться, можно сохранить лицо. Или рожу, как у тебя. Это ведь большая привилегия – зарабатывать на жизнь так, как мы. Но и самый большой стресс. Для избежания последствий есть близкие. И есть Матвиенко, главный эксперт по эволюциям.

По его словам, он давно пережил времена безрассудного поведения и неконтролируемой чрезмерности.

Он хочет с семьей переехать в новую квартиру. Долгов полно, но уныния никакого, он востребован как никогда.

Я развелся, оставив все, говорю ему, а сдай-ка старую домину мне; я у него многажды гостил, симпатичные апартаменты.

Ответ:

– И как я с тебя деньги буду брать, ты в своем уме, Грузин?

Хотел прошипеть: «А ты не бери», – но я, увы, не Билан.

На вопрос, давно ставший общим местом: «Считает ли он себя хорошим певцом?» – он давно ответил, не обинуясь и без обид отвечает сейчас: «я, дескать, не Пол Маккартни далеко, но»:

– Артист я очень хороший.

И хороший парень.

Ну… при том, что не без сложностей, конечно.

Моему наперснику, магистру света, королю детских улыбок, повелителю женских и – мне в этом признавались все, кроме разве Мишел Обамы, – влажных снов, Андрею Григорьеву-Аполлонову исполнилось 40 лет; я с ним рядом лет пятнадцать, и я вам вкратце объясню, что он такое.

Это Светлый, Отзывчивый хитрюга, высокооктановое дитя Сочи, где не только непроглядные ночи, но дружат, если ты не стоеросовый конечно, плоть с душой.

Между прочим, он женат на музе – это и данность, и метафора.

Мы с ним оба любим пышную риторику, но я ею злоупотребляю, а он понтов не любит. Терпеть не может важничающих людей.

«Иванушки» уже, кажется, путаются в собственной мифологии. Андрюха смеется и говорит, что они «Иваны Интернешнл», я деланно вскидываюсь и настаиваю на «Отарушках Инт.».

Он, конечно, массовик-затейник, но затейливый и многомерный, склонный, например, к самоанализу (только не врите, что и вы тоже) персонаж, понимающий, что обложки журналов – не самое важное в жизни.

Мы с ним шуты, но не вредоносные. Но если я, например, при столкновении с полулюдьми-полурептилиями вскидываюсь, обнаруживая величайшую строптивость, то Рыжий, хитрюга, имитируя замешательство, – миротворец, уклонист во имя peace, сглаживает углы.

Он, кстати, в противность мне, дома размазне, умеет все вершить деспотическим манером. Он и кнут, и мармелад.

Два брата-акробата, уютно сожительствующие с раздолбайством и с трудовой дисциплиной. Два инфернальных парубка.

Два юных господина людей с чувством юмора.

Ему не грозит геенна огненная и прописка в чистилище, потому что он много работает и печется о своих сродниках, обожает сыновей, умеет дружить.

К сорока он заделался фигурой, любимой до неприличия.

Это путаное поздравление, граничащее с осанной, – доказательство моего истинного участия к нему, трубадуру – позитивисту, ворвавшемуся в мою и ваши жизни 15 лет тому и мою уж точно освятившему улыбкой.

Мы все в этом бизнесе не можем наладить отношения с собственной головой, поголовно являясь олицетворением метафоры «комок нервов», но неделю назад я видел, как он обнимал после долгой разлуки свою Машу, самую красивую женщину российского шоу-бизнеса. И этот сукин сын в этот момент не выглядел счастливым, а был им!

Маше с Рыжим нелегко: Рыжий – любимец публики потому что. Это значит, что Маше приходится иметь дело с тем, кому завидуют и в общении с кем мало кто избегает одических нот.

По временам они ругают друг друга для острастки, но – удивительное дело! – мой товарищ и наш славный ублюдок избежал двух крайностей: он не стал жалок, как 90 из 100 коллег, он не сделался высокомерным, как магараджа, как оставшиеся 10 из 100.

На вопрос, что там у его благоверной Марины с хоккеистом Овечкиным деется, а теперь вот другие спортсмены нарисовались, АГА (говорю же, дипломат; года два тому дал бы в табло, год назад досадливо поморщился) заразительно смеется:

– Такие вещи, Отарик, требуют доказательной базы! Маня просто невероятно коммуникабельна, тебе ли не знать! Разбирается в спорте почище записных болельщиков. Она открыта, жадная до знакомств, до знаний, чего плохого? При этом эта немыслимо красивая женщина – моя жена!

Про «немыслимо красивую» правду глаголит, но статус был обозначен тоном, исключающим дальнейший в этом русле допрос.