Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

— Сегодня гребаный сочельник, Кей! Человек имеет право отдохнуть перед Рождеством!

Скиннер возмущенно надул щеки, в груди колыхнулось похмельное раздражение.

Сверкая ледышками глаз, Кей отдала должное кулинарным потугам любимого: символически проткнула желток корочкой хлеба.

— В этом все дело, Дэнни. Ты каждый день — так или иначе — имеешь право.

— Я не понял, какие проблемы?!— взорвался Скиннер.— Не хочешь к моей матери — иди к своей!

— Пф-ф, действительно!

Надеясь, что он блефует, Кей резко встала, пошла в спальню, начала швырять вещи в сумку. Скиннер почувствовал в горле ком и усилием воли проглотил его, словно ломтик кровяной колбасы. Лишь когда хлопнула входная дверь, он подумал, что надо догнать, извиниться… Ледяная «Стелла Артуа» из холодильника остудила порыв. Для очистки совести он набрал номер ее мобильного — и услышал автоответчик. На столе каменел невостребованный завтрак. Скиннер вздохнул и вывалил его в мусорное ведро.

Он решил, что перезвонит позже, когда Кей успокоится и поймет, что вела себя как взбалмошная корова. А покамест — можно еще пивка. Скиннер достал из холодильника вторую «Стеллу Артуа» и набрал номер Роба Макензи.

— Роберто, дружище! Где боевой дух?

Игру транслировали в прямом эфире, и этот факт вкупе с летающими в воздухе праздничными флюидами снизил накал фанатизма по обе стороны баррикады. Бригада провела вялый рейд по барам Толкросса, надеясь, что кто-нибудь из бойцов «Рейнджерса» зайдет поглазеть на стриптиз. Увы, нашли только группу вислощеких алкашей, горланивших не то сектантские гимны, не то песни Тины Тернер. От скуки намылив шеи нескольким мирным жителям, бригада двинулась обратно в Лит, на игру. Через двадцать минут после начала матча Скиннер, Макензи и еще парочка хроников почувствовали томление и вернулись в бар, служивший им базой, чтобы за кружкой пива подождать остальных.

В баре Скиннер ни с того ни с сего закурил. По идее, он бросил две недели назад, но сейчас машинально взял сигарету и успел сделать две затяжки, прежде чем осознал, что происходит.

— А, сука!— ругнулся он с досадой.

Пиво между тем летело как по маслу — он гордился, что не отстает от Роба Макензи. Чуть позже подтянулись Гэри Трейнор и его новый дружок, здоровяк Энди Макгриллен, которого Скиннер смутно помнил по детской драке, оставившей неприятный осадок. Гэри предложил сменить бар, пойти в город. Следовало бы звякнуть Кей, однако алкоголь с кокаином ударили в мозг, исказили восприятие времени, спрессовали часы в компактные пятнадцатиминутные блоки.

— Какой твой любимый мультипликационный персонаж из теневых?— интересовался Трейнор, поглаживая бритый череп.

Скиннер задумался: в голову ничего не приходило. Он пожал плечами.

— Я люблю маленькую уточку из «Тома и Джерри»,— признался Макензи.

Трейнор и Скиннер переглянулись, изумившись неожиданной сентиментальности Малютки Роба. Осторожный Макгриллен во избежание неприятностей сохранял невозмутимость. Чтобы невзначай не засмеяться, Трейнор поспешил развить тему:

— Да ну, чушь! Пила из «Сумасшедших гонок» гораздо круче.

— Какая еще Пила?— Макензи недоверчиво нахмурился.— Что-то я не помню никакой Пилы в «Сумасшедших гонках».

— О том и речь! Ты не помнишь, потому что она теневой персонаж. Это подружка Чурбана Руфуса. У нее деревянная машина, вместо колес циркулярные пилы. Ты прикинь: каждая собака знает Дика Дастардли, Матли, Пенелопу Питстоп, Питера Перфекта, профессора Пата Пендинга и Муравьиную Банду. Но никто не помнит Чурбана Руфуса и Пилу.

— Слушай, точно!— воскликнул Макензи.— Чурбан Руфус — это такой здоровенный лесоруб, а Пила — это мандавошка типа белочки.

— Блин, какая белочка!— Трейнор покачал головой.— Пила не белочка, а бобриха. Скиннер, подтверди!

— Угу, самая лучшая из рисованных американских бобрих,— осклабился Скиннер.— На втором месте после Памелы Андерсон.

Потом они вышли из бара, и Макгриллен толкнул какого-то мужика: мгновенно вспыхнула драка, закружился вихрь ударов. Трейнор и Макензи, конечно, бросились в гущу, но Скиннер остался в стороне и наблюдал, как трое его приятелей мочат пятерых. Помощь им не требовалась. Да он и не собирался встревать. Еще чего, за Макгриллена заступаться!

Позже пришлось лепить маловразумительные оправдания: якобы он в дверях сцепился с шестым и т.п. По осуждающему молчанию, однако, было ясно, что его малодушие не осталось незамеченным. Один такой момент может стоить репутации, думал Скиннер со стыдом. Почему же он не вмешался? Конечно, драку начал Макгриллен, которого он с детства не любил. И все же…

У меня в голове сразу завертелось: Кей, работа, мать, Рождество… Вся моя гребаная жизнь — что, если я ее потеряю? Тьфу… Ведь мы для того и деремся! Бунтуем, чтобы не потонуть в бытовом болоте, чтобы серая суета не захлестнула наши мозги. Какого же черта я стоял?!

Кей дома не оказалось. Почти всю ночь Скиннер просидел на диване, потягивая пиво; потом незаметно погрузился в тревожный сон — но скоро проснулся по нужде и перебрался на кровать. Казалось, не прошло и пятнадцати минут, но когда он открыл глаза, было уже утро. Тело ломило и зудело: он давеча не удосужился раздеться. Телефон Кей по-прежнему не отвечал. Скиннер послал ей эсэмэску, чертыхаясь и путаясь в кнопках.

«К, позвони мне. Д.»

Он принял душ, оделся и вышел из дома — сначала по улице Дюк, потом свернул на Джанкшн.

— С Рождеством, сынок!— окликнула седая старушка, которую он обогнал. Скиннер узнал ее: миссис Каррутерс, соседка матери. Он чувствовал себя как зомби в микроволновке и тем не менее бравурно ответил:

— И вас тоже, красавица!

Скиннер подошел к подъезду матери — и в дверях столкнулся со страховым агентом Басби, пожилым отвратительным прохвостом.

Подлейшее существо с расхлябанной походкой и тошнотворной улыбочкой. Что он делал в доме матери? В подъезде шесть квартир, но я-то знаю, из какой он вышел, старый хорек! Какого черта ему нужно?

Угнездившись на диване в маленькой уютной гостиной матери, Скиннер думал, что презирает Басби по причинам, не поддающимся четкой формулировке. Беверли внесла две тарелки, нагруженные индейкой, зеленью и разнообразными гарнирами. Столик тоже был украшен ради особого случая. Со смеху умереть.

Мать тщательно готовилась к визиту Кей и теперь, конечно, была на взводе. Она шваркнула тарелки на стол — мелькнули распухшие руки, розовые пальцы, похожие на сардельки… Беверли до сорока лет оставалась щуплой женщиной, а потом ее здорово разнесло — вследствие ранней гистерэктомии, как она утверждала. Скиннер, впрочем, был уверен, что виноваты бессчетные пиццы и жирные ужины перед телевизором: мать всегда заказывала еду, полагая, что кулинарить для себя одной бессмысленно.

Время, потраченное на уборку и на приготовление индейки; новое парадное платье, черное, как обычно, но тем не менее… все впустую, Кей не пришла. Напряжение звенело в душном воздухе. Мать прекрасно знала, кто виноват, объяснять было бесполезно.

Она вернулась на кухню, чтобы выключить духовку. По пути указала на кота:

— Не пускай Кискиса на диван. Линяет.

Как только хозяйка удалилась, голубой перс поднялся, выгнул спину и мягко прыгнул на диван. Перешагнув ноги Скиннера, он развернулся и повторил маневр. Скиннер достал из кармана зажигалку и подпалил зверю брюхо. Раздался треск, запахло жженым мехом, кот мявкнул и отлетел в угол. Привстав, Скиннер повалил свечку. По столу растеклась лужица воска.

Беверли показалась в дверях с тарелкой брюссельской капусты, ее нос подозрительно морщился.

— Что это было?

— Дурацкий кот свечку свалил.— Скиннер указал на столик.

— Ах, Кискис, негодник, как ты мог?!— воскликнула Беверли, ставя тарелку.

Мать и сын проделали дежурный ритуал: разломили по рождественскому крекеру, извлекли бумажные короны и напялили на головы. Нелепость действия и дурацкий вид головных уборов несколько разрядили обстановку, сняли копившееся с утра напряжение. Скиннер вяло ковырялся в тарелке, вполглаза следя за похождениями телевизионного Джеймса Бонда и готовясь к неизбежной трепке.

Мать начала спокойно, как обычно.

— Опять перегаром воняешь,— заметила она, выгнув бровь.— Неудивительно, что твоя девушка сбежала.

— Ничего не сбежала,— выдал Скиннер заранее приготовленную отмазку.— Я же говорю, у нее мать заболела. Рождественский ужин приготовить некому, вот она и пошла домой. И потом, она не может обжираться на праздники, у нее диета, важные пробы… э-э… «Униженные и оскорбленные». А перегар — это после вчерашнего, наверное. Сегодня я только кружку пива выпил. Праздник же, мам, Рождество! Я весь год пахал как лошадь.

Беверли гневно сверкнула глазами.