День «N». Неправда Виктора Суворова - Андрей Бугаев

На границе в первые часы такое, конечно же, вряд ли было возможно. Там были собраны лучшие, кадровые части и лучшие оставшиеся командиры. Но, когда первый эшелон прикрытия был немцами опрокинут, когда подошел и вступил в дело второй…

Мне возразят. Бывает, в семье не без урода. Согласен. Но чем этот 501-й стрелковый полк лучше других? Чем он хуже?..

«В сообщении Информбюро, в котором рассказывается о первой реакции на речь Сталина[107], одновременно подчеркивалась сила нашего сопротивления немцам: «Повсюду противник встречается с упорным сопротивлением наших войск, губительным огнем артиллерии и сокрушительными ударами советской авиации. На поле боя остаются тысячи немецких трупов, пылающие танки и сбитые самолеты противника».

Слово «повсюду» не отражало всей сложности положения. Немцы встречали упорное сопротивление наших войск, но не повсюду»[108].

Я вовсе не хочу сказать, что Вермахт продвигался вперед без проблем. Напротив, с первых же дней фашисты убедились, что война на Востоке отличается от войны на Западе[109]. Были летчики, таранившие самолеты противника, и танкисты, бросающиеся в яростные контратаки, пограничники не сдавшихся застав и артиллеристы, неделями обороняющие оказавшиеся в глубоком тылу доты… Были Брест и Лиепая. А будут еще Могилев, Смоленск, Киев.

«…За первые шестьдесят дней на Восточном фронте немецкая армия лишилась стольких солдат, сколько она потеряла за предыдущие шестьсот шестьдесят дней на всех фронтах, то есть за время захвата Польши, Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии, Дании, Югославии, Греции, включая бои за Дюнкерк и в Северной Африке»[110].

Но, к сожалению, героическое сопротивление отдельных частей и соединений не могло заменить организованных действий всей армии. И если та или иная дивизия стояла насмерть, неумелые действия, а иногда и бегство с поля боя других приводили к прорыву нашей обороны, и вырывавшиеся на оперативный простор немецкие танковые корпуса проходили, не встречая серьезного сопротивления, десятки, а иногда и сотни километров.

Там, где войсками управляли волевые, инициативные командиры, Вермахт получал надлежащий отпор. Вот только командиров таких не много оставалось в строю к середине 1941 года. И без них необстрелянные, зачастую и необученные красноармейцы оказывались беспомощными против грозного, уверенного в себе противника.

Убежден, одна из главных, если не главная, причин неудач приграничного сражения, да и всего первого периода войны, — в сталинских репрессиях второй половины 30-х, нанесших РККА едва ли не смертельную рану.

Вот что говорит об этом тот же А. В. Горбатов:

«Считалось, что противник продвигается столь быстро из- за внезапности его нападения и потому, что Германия поставила себе на службу промышленность чуть ли не всей Европы. Конечно, это было так. Но меня до пота прошибли мои прежние опасения, как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны? Это, несомненно, была, по меньшей мере, одна из главных причин наших неудач, хотя о ней не говорили или представляли дело так, будто 1937–1938 годы, очистив армию от «изменников», увеличили ее мощь»[111].

Говорили об «увеличении мощи» лишь до начала весны 1953 года[112], позднее подобную версию, насколько я знаю, отстаивал лишь маршал Конев. Вот его слова:

«Из уничтоженных командиров: Тухачевский, Егоров, Якир, Корк, Уборевич, Блюхер, Дыбенко… Современными военачальниками можно считать только Тухачевского и Уборевича. Большинство были под стать Ворошилову и Буденному. Это герои Гражданской войны, конармейцы, жившие прошлым. Блюхер провалил Хасанскую операцию[113], Ворошилов провалил финскую войну. Если бы они (репрессированные маршалы и комкоры, надо полагать, а не Ворошилов, который формально во главе армии и находился. — А.Б.) находились во главе армии, война сложилась бы по-другому»[114].

Даже В. Суворов, отнюдь не ставя под сомнение якобы позитивные результаты избиения командных кадров[115], не рискует высказываться столь прямо. Вот что он пишет:

«…документально подтвержден прием, используемый чекистами в Киеве во времена красного террора. Не отвечающего на вопросы чекисты без лишних слов клали в гроб и зарывали в землю. А потом откапывали и продолжали допрос.

В принципе «в предвоенный период» Сталин делает то же самое: в годы великой чистки тысячи командиров[116] попали в ГУЛАГ, некоторые из них имеют смертные приговоры, другие имеют длительные сроки и отбывают их на Колыме… жизнь тут совсем не лучший вариант в сравнении с расстрелом. И вот людей, уже простившихся с жизнью, везут в мягких вагонах, откармливают в номенклатурных санаториях, дают в руки былую власть и возможность «искупить вину»… Можем ли мы представить себе, как все эти комбриги и комдивы рвутся в дело? В настоящее дело![117]

Попробуйте невинного приговорить к смерти, а потом дайте ему работу, за выполнение которой последует прощение и восстановление на былой высоте. Как вы думаете, постарается он выполнить работу?»[118]

А вот о разведчиках. Впрочем, нижеизложенное автор относит и к армии.

«Постоянная, волна за волной, кровавая чистка советской военной разведки не ослабляла ее мощи. Наоборот, на смену одному поколению приходило новое, более агрессивное. Смена поколений — вроде как смена зубов у акулы. Новые зубы появляются целыми рядами, вытесняя предшествующий ряд, а за ним виднеются новые и новые ряды. Чем больше становится мерзкая тварь, тем больше зубов в ее отвратительной пасти, тем чаще они меняются, тем длиннее и острее они становятся…

Сталин устраивал ночи длинных ножей… против генералов, маршалов, конструкторов, разведчиков. Сталин считал, что получать от своей разведки портфели, набитые секретами, — очень важно, но еще важнее — не получить от своей разведки портфеля с бомбой. Сталину никто в критической ситуации под стол не сунул бомбу, и это не случайность[119]. Постоянным целенаправленным террором против ГРУ Сталин не только добился очень высокого качества добываемой секретной информации, но и гарантировал высшее руководство от «всяких неожиданностей в моменты кризисов»[120].

Если допустить на минуту, что ценой избиения армии, последовавших вскоре страшных поражений, ценой жизни двадцати семи миллионов советских людей он и вправду гарантировал свою и «высшего руководства» безопасность, то не велика ли этой безопасности цена?

Мне скажут, без Сталина мы войну бы не выиграли. Верно. Она бы просто не началась. Фашисты бы не рискнули. Учитывая территорию, традиции, наш военный и промышленный потенциал.

А после кровавых событий конца тридцатых годов, после своих на удивление легких побед на Западе, германский генералитет не сомневался, что и кампания против СССР будет столь же скоротечной и легкой. Уж немецкие генералы прекрасно понимали, что бывает с армией, потерявшей больше половины своих командиров.

Чтобы читатель представил себе масштабы организованной Сталиным и его подручными катастрофы, приведу следующие цифры[121]:

При этом репрессии не ограничились высшим командным составом. Карательные органы, будто изголодавшись, только и ждали сигнала, чтобы развить инициативу центра на местах. Иных брали за связь, истинную или мнимую, с опальными командирами. Иных — по. доносу пользующихся случаем, делающих быструю карьеру подонков. А зачастую сводились и личные счеты. Вот, например, при каких обстоятельствах был отстранен от должности (что явилось прелюдией к скорому аресту) А. Горбатов: «...в начале 1937 года командир нашего 7-го кавкорпуса[122] Петр Петрович Григорьев был срочно вызван в Киев, командиры дивизий насторожились.

Назавтра мы узнали, что Григорьев арестован. В тот же день во 2-й дивизии был собран митинг, где во всеуслышание объявили, что командир корпуса «оказался врагом народа»... На митинге было предоставлено слово и мне. Я сказал, что знаю товарища Григорьева более четырнадцати лет... Это - один из лучших командиров во всей армии... Верю, что следствие разберется, и невиновность Григорьева будет доказана.

Выступавшие после меня ораторы подчеркивали чрезмерную, как они говорили, придирчивость Григорьева[123], то есть его деловую требовательность, и выискивали недостатки в его работе. Мой голос как бы потонул в этом недобром хоре.

А дня через два до меня дошли слухи, что командир 7-го кавалерийского полка нашей дивизии отдал своего прекрасно выезженного коня, завоевавшего первенство на окружных соревнованиях, уполномоченному особого отдела, который почти не умел ездить на лошади. Никогда не мог бы я прежде подумать, чтобы этот командир мог унизиться до такого поступка.