Темная материя - Юли Цее

Он тотчас же кидается бегом через лужайку, оставляя позади опрокинутые урны и грубо сколоченные столики и скамейки. В некотором отдалении стоят возле тягача с опрокинутой вперед кабиной два дальнобойщика, у каждого в руке стаканчик кофе, оба глядят в его сторону. Себастьян почему-то держит руки в карманах, отчего ему трудно бежать. Он уже раскрыл рот, чтобы окликнуть водителей, но тут в голове у него щелкает выключатель: не говорить об этом ни с кем!

— Никак чего стряслось?

Толстяк заговорил неожиданно тонким для его комплекции голосом. Себастьян отмахивается и заставляет себя перейти на безмятежный прогулочный шаг. Для каждого движения требуется специальная команда, он споткнулся и чуть было не упал; вероятно, у него походка сумасшедшего. Он останавливается посреди ужасного опустелого места. Сердцу внезапно стало слишком тесно в груди, оно так и рвется куда-то вверх, словно вот-вот выскочит из левого легкого. Из дырок канализационного люка торчит мясистое растение, которое уже встречалось Себастьяну в японских садах камней. Парковочная площадка кружится вокруг Себастьяна, заматывая его вязкими нитями. Так выглядит мир с поверхности крутящегося диска, который Лиам предпочитал всем другим аттракционам на детской площадке, пока не вырос из этой забавы. Виски похолодели и стали как ледяные. Время превратилось в картотеку с бесчисленными карточками. Он принимается их перелистывать в поисках параллельной вселенной, в которой он не оставлял Лиама спящим в машине. Или такой, в которой Майке не взбрело в голову отправлять мальчика в скаутский лагерь. А еще лучше — такой, в которой он вообще выбрал специальность машиностроителя и живет в Америке. Он отодвигается в сторону, освобождая место для «вольво», который в следующий миг, вынырнув ниоткуда, снова окажется там, где стоял. За спиной у него, как жук перед взлетом, загудел и затрясся грузовик. Заломив морду набок, тягач выезжает на автобан. «Мы можем все, только не умеем красиво говорить». Вагенфорт — то есть «Прощай, машина»! Остряки! Кругом остряки! Ничего, как-нибудь все разъяснится.

К желтой «тойоте» возвращается уходившая куда-то семья. Дети вдвоем залезают на заднее сиденье. Девочка того же возраста, что Лиам.

И тут у Себастьяна зазвонил телефон.

5

На этот раз тело не стало требовать специальных указаний, а отреагировало, не дожидаясь его приказа. Губы, язык, зубы собрались воедино и крикнули в трубку:

— Чего вы хотите? Я выполню все, что надо!

Чья-то рука зажимает ему рот, не давая говорить; рука — его собственная. На другом конце линии — затянувшееся неуверенное молчание. Затем женский голос откашливается:

— Господин профессор, мне поручено передать вам сообщение. Всего одно предложение. Было сказано, что вы поймете. Вы готовы?

— Мой сын! — со стоном вырывается у Себастьяна.

— Простите, я не знаю, о чем речь. Мне нужно только сделать так, чтобы вы поняли это предложение. Можно начинать?

Вежливый тон собеседницы добивает Себастьяна. Он раньше не знал, в каких глубинах человеческого тела может рождаться страдание и каково это бывает, когда оно, цепляя острыми когтями, поднимается в глотке, подбираясь к мозгу. Вера Вагенфорт набирает в грудь воздуху. Затем произносит:

— Кончай с Даббелингом.

Солнце опустилось за макушками деревьев, забрав с собой до утра тени предметов. Рядом еще стоят на своих местах несколько машин. Вокруг не видно ни души. Только бродячий ветер рыскает по низу, то гоняя по кругу картонный стаканчик, то трепля за брючину Себастьяна. Тот глядит на часы, словно у него назначена важная встреча и нет времени для пустой болтовни. Стрелки передвинулись за половину десятого. Это ни о чем ему не говорит. Никогда еще он не чувствовал такого одиночества.

— Повторите еще раз, — произносит он.

— Мне поручено, если вы спросите, добавить: «Тогда все будет хорошо». Вы поняли, что я сказала?

— Нет, так же нельзя, — говорит Себастьян. — Умоляю вас!

— Ситуация вам в общих чертах понятна: никакой полиции. Никому ни слова. Даже вашей жене.

Возникает пауза, как это бывает при трудном разговоре, когда ни та, ни другая сторона не знают, что сказать дальше. Голос позвонившей довольно приятен. Себастьяну представляется на том конце здоровая молодая женщина.

«При других обстоятельствах, — думает он, — мы, наверное, легко пришли бы к взаимопониманию».

— Идите сейчас в ресторан автозаправочной станции, — говорит ему женщина, шелестя запиской. — Вы еще слушаете?

— Да.

— Ведь там, где вы находитесь, есть, кажется, автозаправочная станция с рестораном?

— Да.

— Сядьте поблизости от стойки. Купите пива и газету. Вам придется подождать некоторое время, прежде чем я снова позвоню. Не отключайте телефон.

— Подождите! — кричит Себастьян. — Я буду… Вы же не можете…

Клавиши мобильника и раньше были мелковаты для его пальцев. Наконец он находит список принятых звонков. Два звонка с неизвестного номера. Ему бы перезвонить и объяснить, что в таких делах у него никакого опыта, что ему нужны какие-то разъяснения. Еще бы он спросил, почему выбор пал именно на него. Что ему следует сделать. И как. И когда. Как правильно предположила Вера Вагенфорт, в общем и целом ситуация ему понятна. Несколько раз в неделю она транслируется по телевидению в популярных передачах по правовому просвещению, где она представлена в формате неважно отснятых, немыслимо забюрократизированных теледетективов, которые Себастьян всегда на дух не переносил. На беду, ни один из этих фильмов не учит, что тебе думать в таких обстоятельствах и какие полагается испытывать чувства. Из них также не узнаешь, как быть с этими коротенькими фразами из двух-трех слов. Ведь именно они, коротенькие, кардинально меняют всю жизнь человека. Люблю тебя. Ненавижу тебя. Папа умер. Я беременна. Лиам пропал. Кончай с Даббелингом. После такой коротенькой фразы ты остаешься совсем один.

Некоторое время у Себастьяна уходит на то, чтобы выудить из памяти, как держится человек, который стоит без дела и никуда не спешит. Отставив в сторону одну ногу и скрестив руки на груди, он опускает голову на грудь. Пустой картонный стаканчик катится по асфальту. Себастьян смотрит на него, дожидаясь милосердного действия шока.

Подняв через несколько минут взгляд, он видит все предметы с той чрезмерной резкостью очертаний, как бывает сквозь очки для подводного плавания. Дыхание стало равномерным, сердце бьется с частотой не более одного раза в секунду. Он оглядывается по сторонам (колеблющийся свет парных прожекторов, женщина в розовом плаще, выходящая из спортивного автомобиля); сейчас он, пожалуй, наконец-то постиг бы те внутренние силы, которые удерживают Вселенную от распада, если бы ему пришла охота над этим задуматься. Ему кажется, что теперь он понял, чего от него хотят. Он даже знает, кто были похитители. Он мысленно видит, как они зажали нос и рот спящего Лиама тряпкой, пропитанной хлороформом, и увезли на чью-то квартиру или прямо в больницу в отделение реанимации. Докторам ничего не стоит погрузить Лиама в искусственную кому на все время, которое они отведут Себастьяну на выполнение их задания. С такой же легкостью Лиама можно убрать навсегда. Они знают: он не может наверняка рассчитывать на то, что ему вернут сына, но ему все равно не остается ничего другого, как только слепо выполнять их распоряжения.

Если Даббелинг проговорится, думает Себастьян, это же ударит по всей клинике. Один из главных врачей наворотил дел, и теперь ему нужна не только смерть свидетеля, но и подходящий исполнитель убийства. И таковой найден. Его жена состоит в дружеских отношениях с жертвой, а ревность — один из самых распространенных мотивов убийства. Похитители, очевидно, отдают себе отчет в том, что Себастьяну это понятно. Умные люди могут быть откровенны друг с другом. Себастьян захохотал. Обеими руками прижимая к себе трепещущую на ветру одежду, он направляется в сумеречном свете назад в здание автозаправочной станции.

6

Возле раздачи нет ни одного столика, стоит только холодильный стеллаж, в котором, многократно повторяясь, ярко красуется зеленое яблоко. С педантизмом землемера Себастьян на глаз оценивает расстояния до столиков, чтобы точно определить, который столик ближе всего к раздаче. Он выбирает сиденье под зеленым растением высотой в человеческий рост, которое при ближайшем рассмотрении оказывается сделанным из пластика, то есть состоит из уймы всяких растений. Земная тяжесть сдавливала их миллионы лет, превращая в густую массу, пока человек не достиг наконец такого развития, чтобы извлечь ее на поверхность и наштамповать из этого материала искусственные ветки и листья. Химические испарения издают такой интенсивный запах абсурда, что Себастьяну становится от него дурно. Как псарь, свистком возвращающий умчавшуюся в охотничьем азарте стаю гончих, Себастьян собирает свои разбежавшиеся мысли и встает со стула, чтобы купить, как было велено, пива и газету.