Белый Ягуар - Аркадий Фидлер

На следующий день я разрешил половине команды сойти на берег, чтобы лично убедиться, как отправляется здесь голландское правосудие; остальная часть экипажа с оружием в руках несла на шхуне службу охраны — мне не хотелось каких-нибудь неприятных случайностей.

К судебной процедуре, которую намечалось провести под открытым небом на главной площади столицы, голландцы готовились как к важной церемонии. Для судей установили в тени покрытый зеленой материей длинный стол. Помощники палача — негры и сам палач вбивали в землю какие-то колья, не то виселицы, не то орудия для пыток, а тут же рядом рыжебородый голландец-костоправ раскладывал на отдельном столике свои инструменты: устрашающего вида щипцы, пилы, ножи, топор. На площади стали собираться белые жители городка со всей своей службой обоего пола: неграми, мулатами, индейцами. Собрался почти весь город. Под охраной вооруженной стражи привели группы рабов с близлежащих плантаций, чтобы они своими глазами могли убедиться, какая судьба постигнет беглецов.

Мне, как белолицему чужеземцу, к тому же в мундире капитана, и всей моей «свите» были предоставлены своего рода почетные места неподалеку от судейского стола. А лично мне был даже дан табурет. Не очень-то приятно было наблюдать, как жители городка пялили на меня глаза, словно на какое-то диво, и шушукались меж собой, одни с иронией на лицах, другие скорее с любопытством.

Наконец в сопровождении тюремной стражи подвели «подсудимых», причем самых старших из них, признанных, вероятно, зачинщиками, сразу же привязали к кольям, а тех, кто помоложе, выстроили в шеренгу. Все они были ужасно истощены, кости просвечивали сквозь кожу, глаза запали.

Под громкий бой барабанов явились судьи. Их было восемь: все, как один, почтенные горожане, надменные, исполненные чувствами собственного достоинства, самоуверенности и святой своей правоты.

И какими же перед ликом этой добропорядочности столпов колонии омерзительными ничтожествами выглядят жалкие бездельники, бегущие от труда и тем самым посягающие на святая святых — законы, установленные богом и колонией!

Во всяком случае, в таких или примерно в таких выражениях представил дело общественный обвинитель, и за время, не большее, чем нужно, чтобы исполнить «Славься, дева Мария», суд единогласно вынес приговор: смерти под пытками предводителю, отсечение правой ноги пяти беглецам (руками они смогут работать и дальше), остальным — по триста ударов плетью, если выдержат.

К исполнению приговора приступили тут же на месте под бешеное неистовство и восторги толпы.

— Ягуар! — шепнула мне побледневшая от омерзения Симара. — На это невозможно смотреть! Они же настоящие чудовища!

— Д-а, ты права, они — чудовища! Но стисни зубы и будь сильной! — ответил я ей тихо на ухо.

Когда весь этот ужас, истязания и пытки наконец закончились, судьи поднялись со своих мест и стали прощаться друг с другом, обмениваясь изысканными поклонами, как люди, с достоинством исполнившие свой долг. А затем спокойно разошлись по домам. Тогда же двинулись в путь и мы.

По возвращении на шхуну Арнак, редко терявший самообладание, яростно выкрикнул:

— Карибы! Это они выловили негров! На них пала кровь несчастных! Смерть карибам!..

Все горячо его поддержали.

Как же могло случиться, что такие великие и славные мастера, гении живописи, как Рубенс и Рембрандт, тоже были голландцами, а их соотечественники в Гвиане оказались способны на столь чудовищные жестокости?! Как могло случиться, что славный Эразм Роттердамский, великий гуманист, мыслитель и борец за человеческое совершенство, тоже был голландцем, как и эти утратившие всякий человеческий облик голландские колонизаторы?!

«КАРИБЫ ХОТЯТ ВОЙНЫ!»

В день зверской экзекуции над неграми и в последующие дни вся наша шхуна буквально кипела от гнева и возмущения. Надо сказать, в Южной Америке индейцы и негры обычно не питали друг к другу особой симпатии, но у нас на Ориноко среди араваков было иначе. Тут общие радости и беды еще со времен рабства на острове Маргариты связали араваков настоящей прочной дружбой с негром Мигуэлем и его товарищами. Именно оттого наши индейцы так близко приняли к сердцу мучения негров, подвергнутых пыткам, и всей душой возненавидели голландцев. Но, пожалуй, чувством еще большего негодования прониклись они к карибам за то, что те устраивали охоту на беглых негров и выдавали несчастных на растерзание безжалостным палачам.

— Эх, жалко! — досадовал Вагура. — Жалко, что тогда на дороге в джунглях мы упустили удобный случай. Надо было бы нам ударить, перебить карибов, а негров освободить.

— Кто же знал, что невольников постигнет такая судьба, — резонно возразил кто-то.

— Но теперь мы знаем, — раздались другие голоса, слившиеся в возмущенный хор.

Когда шум на минуту смолк, я спросил:

— Чего вы, собственно, хотите? Начать войну? Так не годится! Мы — мирные индейцы!

— Белый Ягуар! — с укором в голосе отозвался, как всегда, горячий Уаки. — Почему не годится? Ведь это ты научил нас драться с оружием в руках и бороться за справедливость против всякого зла!

— Не забывайте, — возразил я, — что мы здесь — гости…

— Мы — гости? Мы, араваки, — гости? Это они, голландцы, приехали в чужую страну, и карибы тоже приплыли на нашу землю со своих Карибских островов! Не мы тут гости…

— Вы знаете, что сюда, к голландцам, я прибыл с ответственным поручением, и с этим нужно считаться!..

— О-ей, но ведь ты же прибыл с поручением к голландцам, а не к карибам! — настаивал на своем Уаки.

Утром следующего дня несколько человек из нашего отряда отправились в город, чтобы купить ткань и сшить из нее куртки. Нам стало ясно, что Арнаку, Вагуре, Уаки, Фуюди, Мигуэлю и Симаре не пристало далее ходить по городу раздетыми, в одних только набедренных повязках, как ходили мы в джунглях. Да и я решил сменить слишком жаркий мундир капитана на что-нибудь полегче, типа какой-нибудь куртки из легкой ткани. Деньги, полученные нами от испанцев, оставались пока нетронутыми, и мы без труда приобрели в лавке светло-зеленую ткань, которой хватило на десяток курток.

Выходя из лавки, мы нос к носу столкнулись с группой проходивших мимо карибов. Их было пятеро. Во главе с надменным видом шествовал молодой воин года на два-три постарше меня. Он заметно выделялся мускулистым торсом и мрачным, диким взглядом. На плече его покоилась громадная палица, а голову украшал пышный плюмаж из птичьих перьев. На руках и ногах переливались всеми цветами радуги множество браслетов из разных лесных плодов, а па шее клыками диких хищников ощерилось богатое ожерелье. Как видно, этот воин был большим щеголем. Не обошлось, естественно, и без горделивого символа племени — пучка белого пуха королевского грифа на лбу. Завидя нас, воин с издевкой расхохотался прямо нам в лицо, что-то шепнул своим спутникам, и все они сразу решительно двинулись нам навстречу, загораживая дорогу с явным намерением заставить нас сойти с их пути.